Ирина Стрелкова - И еще два дня

«Москвич» кружил поселком, высвечивая слабосильными фарами то беленые стены, то глухие заборы, то деревянное крыльцо магазина со сторожихой, укутанной в тулуп, — она, завидев машину, хватилась за ружье и могла с перепугу даже пальнуть — был недавно в поселке такой случай с поздним безобидным прохожим.

Наконец «Москвич» остановился в узком проулке. Сын Семеныча остался караулить машину, а Харитонов и Сергеев вылезли и пошли узкой тропкой меж двух заборов, меж двух псов, исходивших злобой.

— Выбрал себе резиденцию этот Нерчинский, — пробурчал Харитонов в спину Сергееву, который шел впереди — не спеша, но достаточно уверенно, как человек, отлично знающий дорогу.

Харитонов ни на минуту не тревожился — поедет или не поедет с ним Нерчинский в эту позднюю пору плюс все прочее, что могло быть веской причиной отказа. Больше того — Харитонов был уверен, что скульптора он к Грачевым этой ночью привезет. В свою способность уговорить кого угодно он верил, как и в дальновидность посещавших его предчувствий, и всегда практически, по-деловому рассчитывал на эти дарования.

И в самом деле, если Харитонов — по своей инициативе или по поручению — брался кого-либо уговаривать, он всегда добивался успеха, был ли перед ним упрямец-одиночка или целый зал. При этом Харитонов не был никогда особенно красноречив, напротив, он пользовался стандартными готовыми фразами, даже не догадываясь, что их можно развинтить по словам. Но этим тяжеловатым и не очень острым оружием он владел превосходно, куда лучше, чем иные владеют отточенным, гибким клинком, потому что бил в одну точку с титаническим упорством, с непоколебимой уверенностью, что или надо сделать так, как говорит Харитонов, или что-то сделать с самим Харитоновым.

Сейчас в этом предстояло убедиться и Нерчинскому, преподавателю городского художественного училища, единственному в городе скульптору.

Мастерская Нерчинского помещалась в кирпичном сарае — без окон, зато с парниковой рамой вместо крыши. Пахло здесь мокрой глиной и угольным сернистым дымом, протекавшим сквозь щели железной печурки. Несмотря на печурку, в сарае было холодно, и Нерчинский работал в старом ватнике, изрядно заляпанном глиной.

Он был достаточно высокого мнения о себе, чтобы не удивиться ночному визиту секретаря райкома. Работу он, разумеется, не бросил, с самым деловым видом продолжал ошлепывать мокрую глину, приятельски распоряжаясь Сергеевым:

— Вить, подбрось в печку уголька. Вить, начальству табурет подай.

Сергеев подбросил уголька и придвинул начальству табурет, но Харитонов садиться не стал — табурет был чрезмерно грязен. Неряшливой, неприбранной была и постель в углу за шкафом. Сам скульптор тоже показался Харитонову грязным сверх необходимого. Харитонов видывал разные заводские участки, прошел и сам через разные производства, в том числе и через такие, где приходилось быть по исподнее в саже, в мазуте, и отлично знал, что только самые никудышные, запойные, низкой квалификации мужики норовят щегольнуть свински грязной спецовкой.

Нерчинский этих мыслей Харитонова угадать не мог, он был слишком занят собой, своей работой и был доволен, что в этот поздний час секретарь райкома застал его в мастерской заляпанного глиной и мог своими глазами удостовериться, что скульптура — занятие тяжкое, грязное и трудовое. Кстати, за критику на активе Нерчинский на Харитонова был вовсе не в обиде, наоборот, она принесла ему в роли гонимого немало приятного и практически полезного, о чем Харитонов и не догадывался.

Если бы Харитонов и умел говорить о своих чувствах, то все равно не стал бы он откровенничать с Нерчинским о том, как потрясла его смерть Грачева и как захватила мыслишка Семеныча сделать бюст Ивану Акимычу. Сухо и коротко сообщил Харитонов скульптору, какую работу он просит его выполнить сейчас же, этой ночью.

Нерчинский пожал плечами и неприязненно ответил:

— Речь идет о директоре завода? А если умирает рабочий этого завода, вы тоже ездите ночью и ищете, кто бы сделал гипсовую маску?

Харитонов давно вырос из того возраста, когда ввязываются в дискуссию насчет рядовых и руководящих.

— В данном случае имеет место инициатива самих рабочих, — твердо ответил он. — Конкретно — рабочих литейного цеха. По гипсовой маске, сделанной вами, они отольют скульптурный портрет товарища Грачева.

— Скульптурный портрет? — В голосе Нерчинского прозвучала нескрываемая насмешка. — А они представляют себе, что значит скульптурный портрет и вообще что такое художественное литье?

— А вы? — спросил Харитонов. — Вы представляете себе, между прочим, какую более точную продукцию выпускают эти люди?

Нерчинский сделал неопределенный жест: важнейшую государственную тайну насчет продукции знал в городе каждый мальчишка.

— Вот именно! — кивнул головой Харитонов.

Скульптор перестал ковыряться в глине и, скатывая с ладоней подсыхающие рыжие комочки, с любопытством разглядывал секретаря райкома. От его взгляда Харитонову стало не по себе — будто чужие руки мяли его лицо, как какой-то мягкий, подходящий для лепки материал, и что-то вытягивали из этого материала, сооружая мясистый харитоновский нос.

— Я поеду, — сказал Нерчинский. — Все равно некому, кроме меня.

Дверь квартиры Грачева была открыта, во всех комнатах, в коридоре, на кухне горел свет, но такая черная тишина владела домом, что Харитонова еще раз заново ударило ощущение, что Грачева уже нет.

В кабинете Грачева сидели несколько человек — без шапок, но в пальто, и Харитонов подумал, что и сам тоже не мог теперь в этом доме привычно раздеться в прихожей, нашарить, не глядя, крючок вешалки, задеть ненароком тяжелое драповое пальто хозяина дома.

Среди сидевших в кабинете были и главный инженер, и заместитель Грачева, и начальник заводского конструкторского бюро, и новый секретарь партийного комитета, присланный на смену Харитонову, ушедшему в райком, но за три года так и не переломивший общее заводское мнение, что он пока новичок.

Секретарь парткома встал навстречу Харитонову и вполголоса принялся перечислять: в министерство сообщили, сына вызвали телеграммой…

— Вот что, товарищи, — сказал Харитонов, садясь за стол. — Постигла нас тяжелая утрата. — Он сам сейчас ощущал, как неловко втискиваются одолевающие его мысли в эти готовые слова, но по-другому говорить он не мог да и не был уверен, что его поймут, если сказать по-другому. — Но есть, товарищи, наш священный долг, — продолжал Харитонов, — показать всему городу, кем был для нас Иван Акимович — для завода и для всей районной партийной организации.

Начиналось, как начинаются болезни, то самое состояние, когда Харитонов брал через край, ни с кем не советуясь, всех подминая напором своей незаурядной воли и в то же время искренне считая, что воплощает стремление большинства. Такое с ним случалось уже не раз, как и со многими, кому выпала на долю выборная организаторская работа, на которой не «заносит» только тех, кто смолоду обучен ничего не делать или уж если делать, то только чужим умом с одной стороны и чужими руками с другой.