Ирина Стрелкова - Избранное

По лестнице старого дома, когда-то называвшегося доходным, Костя шел впереди, отпер высокую, в затейливой резьбе, дверь и отдал свой ключ отцу.

В кабинете Валерка и Мишка заканчивали расстановку книг. Младший внук удивленно засмотрелся на Всеволода Степановича. Валеркина решительная рука взяла Мишку за шиворот и вывела из кабинета.

Всеволод Степанович заметил, что полки вошли в простенок, словно век тут стоят. И диван вошел в нишу, на нем приготовлена постель. На одно из кресел выложен плед, которым Всеволод Степанович несколько часов назад укрывался там, где его уже нет.

— Располагайся, — сказал Костя и ушел.

«Реки возвращаются, чтобы опять течь, — вспомнил Всеволод Степанович строки из книги Экклезиаста. — Все реки текут в море, но море не переполняется; к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь…»

— Ба! Я его сейчас спрошу! — Валеркин голос у самой двери. Затем стук. — Дед, к тебе можно? Ты что будешь на ужин? Гречневую или овсянку? Или, может быть, я сам сооружу тебе омлет с сыром?

— Мне все равно.

— Дед, не тяни, решайся! Омлет по-французски!

— Гречневую. Хотя нет… Мне, в общем-то, безразлично.

— Де-е-ед! Требуется точность.

— Тогда омлет.

— Тебе сюда принести или ты со всеми поужинаешь?

— Конечно, со всеми. Но если удобнее сюда, то…

— Значит, со всеми, — определил внук. — Ба, мы с дедом едим омлет! — крикнул Валерка в глубину квартиры, где ждала ответа пославшая его Вера Ивановна.

Мать подняла Жильцова среди ночи. Он спал в беседке на топчане, костыли стояли у изголовья. Жильцов оделся, поковылял в дом. Костыли на резиновом полу мягко ступали по внутренним переходам. Жильцов помнил родительский дом махоньким, но семья росла, и дом, как живой, рос, к нему, словно молодые побеги, прибавлялись новые пристройки.

В сердцевине дома, в родительской спальне с наглухо закрытыми окнами, Жильцова ужаснула духота, изорванный в клочки свет чем-то завешенной настольной лампы. Отцовская исхудалая голова потонула в подушке, завернувшейся углами кверху по столбикам никелированной спинки кровати. Дышал он с трудом, в груди хрипело и булькало.

Жильцов тихо позвал:

— Папа!

Отец беспомощно повел пустым взглядом. Жильцов наклонился над ним, подсунул ладонь под горячий, влажный затылок, выровнял пуховую, слишком глубокую подушку.

— Миша, — внятно выговорил отец, — батюшку привези… — Жильцов не поверил своим ушам. Уложил отца поудобнее, сел рядом на край кровати. — Священника привези, прошу! — громче и сердито сказал отец и закрыл глаза.

Мать всхлипнула:

— Заговаривается!

— Только без паники! — предупредил Жильцов. — Мало ли что бывает при высокой температуре.

Накануне Жильцовы вызывали участкового врача Наталью Федоровну, женщину отзывчивую и добросовестную. Она вела свой участок уже лет десять, в поселке все ее уважали. Деда Жильцова Наталья Федоровна, по ее собственным словам, знала насквозь и даже глубже. Меж ними велась привычная игра — дед встречал Наталью Федоровну любезностями, она держалась с ним кокетливо. После ее посещений старик всегда смотрел соколом. Но на этот раз Наталья Федоровна дольше, чем обычно, выслушивала и выстукивала своего пациента и определила пневмонию. «Обычное осложнение после гриппа, — сказала она, — пока не вижу ничего страшного».

— Вы, папа, не волнуйтесь, сейчас полегчает… — Жильцов пошарил на этажерке с аптечными коробочками и пузырьками, отыскивая купленное утром лекарство.

Отец сердито застонал:

— Поезжай, прошу. Моя последняя воля.

У Жильцова голова пошла кругом. Отец в церковь не ходил, икон в доме не было. Зачем ему священник? Бред? Нет, не похоже. Бред — это бы еще ничего. А если, не дай бог, что-то с психикой? Хотя и ночь на дворе, придется ехать за Натальей Федоровной. Она свой человек, не рассердится.

Жильцов допрыгал на костылях до беседки, надел протез и пошел заводить «Запорожец».

Наталья Федоровна жила на другом краю поселка. Жильцов ехал за ней, а в ушах все неотступней звучала просьба отца. Он не повернул на улицу, где жила Наталья Федоровна, поехал в центр города. Там среди старинных церквей, ради которых шастали в город туристы, была одна, тоже памятник XVII века, где велась церковная служба. За чугунной оградой стояли вековые липы, под ними белели кресты. К церковному подворью примыкал пруд, в нем водились жирные караси. С пруда был виден богатый особняк, выросший года два назад на церковном подворье. В городе тогда появились слухи про махинации с церковной кассой. Слухи вскоре подтвердились. Церковное начальство отозвало молодого попа, отгрохавшего себе шикарный особняк. На смену стяжателю прислали тихого, приличного старичка. Жильцов как-то встретился с ним на пруду. Священник в длинном сером балахоне, в соломенной шляпе спустился от церкви под горку с ворохом тканых половиков, прошел на мостки, поклонился Жильцову, сидящему с удочками посередине пруда в резиновой самодельной лодке, подоткнул балахон и принялся полоскать грубые холсты в пруду. Был уже сентябрь, хмурый, ветреный день. Жильцов про себя помянул черным словом бойких старушонок, что крутятся возле церкви. Не очень-то они пекутся о старичке. Обленились окончательно. Другие бабки с внуками заняты — не продохнуть, а эти одно знают — в церкви лялякать.

Жильцов остановил машину у ворот церковной ограды, отодвинул засов узорчатой калитки, похромал через церковный двор к поповскому особняку. Над крыльцом слабо теплилась лампочка в стеклянном шаре, засыпанном мошкой. Жильцов увидел пуговку электрического звонка, но не решился ее нажать — а вдруг звонок сильный, пронзительный? — постучал кулаком в мягкую обивку двери. Тотчас внутри послышались шлепающие шаги. Кто-то в доме, хотя и ночь, не спал. С Жильцова свалилась какая-то часть испытываемой им неловкости или — что будет точнее — стыда. Он стыдился предстоящего разговора и своей просьбы, но теперь он хоть знал, что не разбудил того, кто сейчас откроет дверь.

Дверь открыл сам священник. На старичке была нижняя теплая рубаха, брюки в полоску, меховые шлепанцы. Властным жестом он остановил извинения Жильцова.

— Вы покороче. Что случилось? — Он слушал, приставив ладонь к уху, и с полуслова все понял. — Вы на машине? Подождите, я сейчас соберусь.

Старичок оставил дверь открытой и посеменил куда-то в дом. Жильцов разглядел у него на затылке косицу, тощенькую, как у девочек с нежными волосами. Косица, схваченная на кончике тесемкой, загибалась кверху.

Священник собирался недолго. Он вышел в лиловой шелковой рясе, с крестом на груди, в руках он держал связанный за четыре конца белый узелок. Косицу старичок расплел, жидкие волосы падали вниз серебряными спиральками. Жильцов сообразил, что спиральки образовались от заплетания волос на ночь в тугую косицу. Стало немного смешно, потому что Жильцов вспомнил такую же по виду химическую завивку у женщин. Идя рядом со священником по двору, он хотел взять и понести белый узелок, но старичок не дал, — очевидно, в узелке лежали церковные предметы.