Ефим Пермитин - Ручьи весенние

Комсомольцы — тот же генератор, и бездействовать не должны… Наши батьки вон каким чертям рога посшибали, а тут Кочкин с его грязью!..

На самом деле, а вдруг крякнет генератор, и мастерские замрут?!. С кого за это голову сорвать? С нас: не доглядели… Значит, и сами мы, войковские комсомольцы, — неважный генератор…

Наше правительство вон на какое дело размахнулось, значит, и нам на подхват надо, как всегда подхватывали комсомольцы… Вот как я понимаю комсомольскую свою должность…

…Когда вышли на мороз, разом опьянели от зимнего воздуха, от луны, от звезд.

— Братцы! В такую ночь влюбленным… — Игорь взглянул на Веру и Андрея, — гулять и целоваться, гулять и целоваться… Правда, Маша?

— Ты, кажется, и с Матильдой не прочь целоваться? — засмеялся Барышев.

— Витька, побью! Да понимаешь ли ты, молокосос, что в таких делах несовершеннолетние не имеют голоса! Пошли, Маша! А ты, Витенька, иди целуйся с генератором. Прощай, пиши, в крайности телеграфируй.

Андрей и Вера остались вдвоем. Молчали.

— Погуляем? — предложила Вера.

— А потом мне провожать тебя?

— Не возражаю… — Вера засмеялась. — Я тебя тоже провожу! Ночь-то какая, смотри!

Было тихо. Только где-то в Предгорном визгливо потявкивал одинокий щенок да искристый снег хрустел под ногами.

Вера шла быстрой, упругой походкой. Раскрасневшаяся под призрачным лунным светом, она выглядела сегодня какой-то особенно одухотворенной, чистой и легкой.

Андрей шел и думал: «Как она сказала! «Я тебя тоже провожу…». Он был потрясен этой фразой, как признанием.

— Славные у нас ребята, — заговорил он. — Даже Игорь… Правда, Вера?

— Конечно, правда. Даже и Игорь. У него одна беда — он, как ни старается, никак не может выйти из мальчишечьего возраста… А вообще-то, конечно, хороший… — думая о чем-то своем, тихо отозвалась девушка.

Андрей замолчал и стал незаметно наблюдать за Верой. Летящая ее походка вдруг отяжелела, лицо изменилось: печать глубокой мучительной сосредоточенности залегла в изломе бровей. И ему вспомнилось, как она стояла в кошевке, когда догоняли раненую лису. «Какой у ней взгляд был тогда! Изумительная девушка! И дельная. С агрошколой одна, без всякого шума… Но я не имею права… Я должен рассказать ей о Неточке… Я до сих пор еще…»

Но как об этом скажешь? Андрей не мог начать говорить, словно кто-то сжимал ему глотку. «Я должен, должен, — твердил он себе, — это же совершенно необходимо!»

Он не спрашивал себя, почему это необходимо. «Надо. Я должен сказать…» И молчал. Прошли уже с километр от МТС. Показались окраины Предгорного. Молчать дольше было нельзя.

Андрей остановился, и Вера подняла на него испуганные глаза.

— Вера! Я не могу больше скрывать от вас… от тебя… — Андрей хотел рассказать ей все о себе, но в измученных глазах девушки, в невольно выкинутых к нему руках он увидел такой ужас, что не решился. — Поздно уже, пойдемте.

— Пойдемте… — чуть слышно произнесла она.

Вера открыла свою школу.

Записавшихся поначалу было тридцать, но вскоре восемь человек «отсеялось». Остались девушки и женщины да семидесятилетний Агафон Микулович Беркутов. Записываться в школу он пришел одним из первых.

Вера принялась нервно оправлять волосы и не могла подыскать слов, чтобы, не обидев Агафона Микуловича, отсоветовать ему браться за агроучебу в таком преклонном возрасте.

— Ты не, гнушайся мной, дочка, после спасибо скажешь. Ей-богу. Ты думаешь, я иструх, как пень? Нет, я еще козырной! Не гнушайся…

— Да я не гнушаюсь, только… — Вера вскинула глаза на обступивших женщин и девушек, точно ища у них поддержки.

— Принимай, в учебе стыда нет. Зазорно незнамство. Сыны и внуки на тракторах да на комбайнах, а я, кроме конного плуга да бороны, ничего не ведаю…

На лицах колхозниц Агафон Микулович заметил откровенные иронические улыбки. Самая же разбитная, не старая еще вдова Авдотья Тетерина, подмигнув свинцово-белесым, как оловянная пуговица, глазом, сказала:

— Тебе бы, дед, не об учебе теперь думать, а с правнучонками на печке пахать… Покачивай-ка лучше люльки снохам, их ведь у тебя не перечесть.

Старик по-молодому круто повернулся к вдове и, окинув ее с высоты своего роста презрительным взглядом, протянул:

— Евдо-ошка-а! Балабо-о-шка-а! А знаешь ли ты, Евдоха, — старик как-то встряхнулся, подобрался весь, — что я вдов? И если бы, скажем, задумал жениться, то ты для меня перестарок: помоложе, поядреней искать бы стал. Мужика, Евдоха, по бороде не суди!

Старик повернулся к Вере.

— Пиши! Верно говорю, после спасибо скажешь. А что под годами, так в нашей беркутовской природе не было случая, чтобы кто-нибудь из мужиков за сто лет не перевалил. Покойничек дедушка Автоном на семьдесят девятом году на двадцатисемилетней девке женился… Батюшка Микула Автономович ста семнадцати годов скончался. И я еще поживу. А на Евдошку-балабошку ты, дочка, не смотри. Она у нас — как мой внучонок, бригадный тракторист, об ней говорит — «с пол-оборота заводится».

Пришлось записать старика.

В преподавательскую деятельность Вера ушла с головой, и чем больше занималась в агрошколе, тем больше ей нравилась ее дополнительная зимняя нагрузка.

Казалось, все на свете забыла. Даже в редкие наезды кинопередвижки Валя Теряева не могла вытянуть ее в клуб.

— Ты, Верка, сама на себя не похожа стала… Скажи, что у тебя с Андреем вышло?

— Ничего.

А сама все ждала, что Андрей придет как-нибудь посмотреть ее школу: ведь главный агроном!

К занятиям Вера готовилась с такой тщательностью, что Валя поражалась ее усердию.

«Как рассказать, чем подкрепить, чтобы поняли все, даже туповатая толстуха Козлюкова?» На жену колхозного счетовода с сонными, заплывшими жиром голубенькими, как бирюза, глазками, Алену Козлюкову, и равнялась в своей подготовке к занятиям Вера. Заранее она определяла все трудные места очередной своей беседы, представляла лица слушателей и особенно Алены: «Тут она начнет зевать… Непременно начнет. Надо что-то придумать…»

Зато, приготовившись, Вера приходила в школу с просветленным лицом.

Чемоданчик ее обычно был нагружен до отказа. Там были и пробирки с ядами для протравки семян, и образцы почв, и колосья хлебных культур, и засушенные и нашитые на листы сахарной бумаги сорняки, и сделанные ею самой чертежи и схемы. Две толстые трубки плакатов Вера приносила связанными и перекинутыми через плечо, как носят чемоданы носильщики.

— А когда ты нам, Вера Александровна, мелкоскоп принесешь? Хочу полезную бактерью поглядеть, — уже несколько раз говорил дед Беркутов.

Веру поражала жадность учащихся. Слушали ее всегда в полной тишине. На неосторожно повернувшегося, кашлянувшего, скрипнувшего стулом Агафон Микулович смотрел как на врага и по-гусачиному приглушенно шипел: