Ефим Пермитин - Ручьи весенние

Бригадир и агроном, заметив Корнева, подошли к нему.

— Этот заповедничек для развода сорняков и мышей оставили? — строго спросил Андрей посиневшую от холода, прятавшую в рукава новенького овчинного полушубка озябшие руки Хрунину.

— Да вот недоглядела, не сожгла… — залепетала Людочка.

— Ты не доглядела, не сожгла, полевой бригадир, тракторный бригадир не доглядели, а тракторист объехал, не запахал и не засеял. Несожженные сорняки заразят все поле. На шести остожьях, — Андрей махнул рукой в сторону, — не менее полугектара отличной залежной земли пропадает только потому, что нерадивый агроном и такие же бригадиры не подготовили землю к пахоте! — Андрей так был взбешен, что не стал слушать объяснений и, не попрощавшись, пошел с поля.

— Сожжем! — закричала вдогонку Людочка. — Я сейчас же сожгу, Андрей Никодимович!

Андрей вернулся. Злость распалила ему лицо.

— Не менее пяти центнеров будет стоить колхозу твоя оплошность, Людмила Анисимовна. А кто возместит? Сегодня же на бригадной летучке обсудим. Исправляйте хоть вручную. Такого поля я не приму.

Обсуждение итогов сева за первую пятидневку происходило в Предгорненской школе. Собирались медленно. Многие и вовсе не приехали из-за распутицы. День был холодный: лужи рябило от северного ветра. У заборов кое-где еще лежал немощно-серый снег. Уже с утра у школы толпился народ. Механизаторы, полевые бригадиры сбились в кучку на вытаявшем бугре, на том самом месте, где в прошлом году стоял ларек сельпо.

— Сколько здесь водочки выпито, мужики! — завел разговор председатель колхоза «Красный урожай» Высоких.

— Он, этот бугорок, так проспиртовался, что еще недели две тому назад вытаял… — поддержал председателя его друг, бригадир Кургабкин.

Максим Васильевич Высоких выделялся опухшим синюшным лицом и сизо-малиновым, в склеротических прожилках носом. Несмотря на то, что ему только-только перевалило за тридцать, у него уже, как у старика, тряслись руки.

«Заслуженный деятель бутылки», — титуловал его Шукайло.

Показалась машина директора МТС, и все повалили в школу. Размещаясь за партами, шутили:

— На заднюю, на «Камчатку», Максим Васильевич, — ты у нас самый шаловливый!

— В первый класс записался, дед? — крикнул Шукайло Беркутову, не пропускавшему ни одного совещания актива.

— А я и вправду, сынок, запишусь осенью. В младости не довелось, так теперь запишусь. Читать — читаю и пишу сходственно, а вот деления и умножения с дробями — хоть голову оторви, не соображаю. А мне в моем агрономическом деле без дробей, как без рук. Недаром сказано: ученое телятко разумнее неученого дитятки. И вот я что тебе расскажу, Иван Анисимович… — К столу президиума подошли Боголепов с Уточкиным, и словоохотливый старик замолчал. Но ненадолго.

— Экой же, братцы, гренадерище уродился! И сам я росточком не изобижен — в лейб-гвардии его величества служил, — но он бы и в гвардии на правом фланге стоял, — сказал дед Беркутов о Боголепове.

Константин Садокович снял шапку.

— Как работают, так и собираются. Я буду прямо говорить: ни к черту!

Действительно, председателей колхозов, неудачно начавших сев, и прогульщиков бригадиров все еще не было. Кто-то взглянул в окно и обрадованно крикнул:

— Патнев приехал!

— Выбьют сегодня пыли из нашего красавчика!

Вошел щеголь Патнев в темно-сером пыльнике с светлыми пуговицами и в военной фуражке. На боку — новенькая полевая сумка с компасом. Черноусый, молодой, румяный председатель, не глядя ни на кого, прошел в первый ряд и сел.

— Не заблудился, — указывая на сумку с компасом, шепнул Андрею Шукайло. — Прямо к боголеповским кулакам выпер. Дадут ему духу!

Но начал Боголепов не с Патнева, а с Высоких: тракторы и сеялки простаивали в его колхозе еще больше, чем у Патнева.

— Я буду прямо говорить, — глядя на Высоких, начал директор, — на севе в такую ответственную весну творятся преступления. Из трехсот гектаров поднятой целины у тебя, товарищ Высоких, засеяно только сто. Двести гектаров по твоей милости не засеяны. Сев, как правило, ты начинаешь со второй половины дня…

Высоких крутился на парте, порывался возражать, но сидящий сзади него многоопытный Кургабкин удерживал приятеля:

— Молчи, еще больше накладут!

После Боголепова выступали бригадиры тракторных и полевых бригад. Агроном Люда Хрунина, вырядившаяся в котиковое манто, жаловалась на Патнева: тот не выделил ей лошадь.

— Вот я и езжу на одиннадцатом номере. До полей семь километров да между тремя бригадами километров десять. Пока окружу разок — вечер. Где же тут следить за качеством? — Показывая хорошенькие ямочки на щеках, Люда мило улыбнулась собранию и пошла на место.

Игорь Огурцов жаловался на плохую работу учетчиков и на неаккуратную передачу сводок по радио. Из всех тракторных бригад только бригаду Шукайло, постоянно перевыполнявшую дневные нормы и регулярно дающую ежедневные сводки, диспетчер отметил как образцовую.

Игорь, как всегда, кому-нибудь подражал. Сегодня он играл под немногословного, глубокомысленного оратора. В левой руке держал трубку, правой пощипывал уморительную свою бороденку, глаза потуплены, брови нахмурены.

— Наша эмтээс дополнительно к плану должна поднять и засеять десять тысяч га целины и залежей… — сообщил он давно известные всем цифры и замолк. Казалось, сейчас он скажет что-то очень важное. — А вот бригада Ивана Мытного и вчера задержала сводку на четыре часа…

Люда не выдержала и громко сказала:

— Никак не скажешь, что умишка излишка. Молчал — на человека был похож, заговорил — унеси ты мое горе! И зачем только на трибуну вылезают такие?

Игорь постоял, похмурился и пошел на место.

— Я кончил, — оскорбленно проговорил он на ходу.

Андрей с виду казался спокойным, но внутренне был напряжен до крайности. С момента приезда в МТС и особенно в первые дни сева капля по капле у него скопилось столько злости, что он уже не в силах был дольше носить ее в себе. «Такая весна! Дети, которые сейчас в школу бегают, потом будут завидовать нам; что не они, а мы поднимали историческую целину, а тут эдакая разболтанность!»

— Не то, не то… — шептал Андрей Ивану Анисимовичу после каждого выступления.

Шукайло не отзывался на его слова, и Андрей воспринимал это как полное согласие с ним.

Но когда главный агроном не удержался и выкрикнул: «Разменялись на мелочи!» — Шукайло сердито проворчал:

— А ты выступи по-крупному, если можешь. Мелочи-то, как худая трава, ноги оплели. Все крупное из мелочей составляется.

Это осуждение точно кнутом подстегнуло молодого агронома, и он крикнул:

— Прошу слова!

Андрей поспешно вылез из-за парты и, ощущая какую-то невесомость во всем теле, легкими, быстрыми шагами пошел по длинному классу. От волнения он заговорил запинаясь: