Исаак Гольдберг - Поэма о фарфоровой чашке

Плескач раскрыл большую конторскую книгу и, попробовав перо на ногте, а потом почистив его в волосах, осторожно вывел красивую цифру. Плескач приступил к работе. Но голова его была занята чем-то другим. Вторая цифра вышла кривой, с неряшливым нажимом; вторая цифра огорчила Плескача, и он отложил перо и отодвинулся от стола.

— Консультант из Москвы приехал! — громко сказал он, оглядываясь на сослуживцев.

— Открытие! Новость какую сказал! — насмешливо откликнулся второй конторщик. — Об этом давно известно. Сколько дней ждали…

— А фамилия консультанту Вавилов! — не смущаясь насмешливых слов и смешка, раскатившегося по конторе, продолжал Плескач. — Ва-ви-лов!

— В чем же тут особенность-то?

— Фамилия ничего: русская! Крепкая!

— Какое вы, Плескач, открытие сделали, подумаешь!

Плескач отодвинулся еще подальше от стола и внимательно и укоризненно посмотрел на сослуживцев:

— Фамилия ему Вавилов… И не однофамилец он, а родственник. Самый настоящий…

— Кому?

Не отвечая, Плескач вышел на средину комнаты, прошел к стенке, занятой широким шкафом, где за стеклом белели кувшины, чайники, блюда, чашки и затейливые фарфоровые фигурки. Он раскрыл шкаф и, взобравшись на табурет, достал с верхней полки чашку.

С этой чашкой, которую он понес осторожно и торжественно, как драгоценность, как редкую и радостную находку, он подошел к замолчавшим сослуживцам и сказал:

— Вот поглядите…

Он повернул чашку и показал им на донышко, на котором синей краской отпечатано было клеймо фабрики:

— Поглядите: тут что стоит? Тут как обозначено? Обозначено здесь: «Фабрика П. И. Вавилова и К°»! Понятно теперь?

— Понимаете? — спохватились сослуживцы. — В самом деле, интересное обстоятельство!

— Так это что же выходит? Родственник бывшего хозяина теперь в качестве консультанта от Весенха?

— Да еще с широкими полномочиями…

— Ай, какой случай!

— Да верно ли это, что родственник? Откуда это известно?..

На Плескача накинулись, его обступили; закидали вопросами. Чашка пошла по рукам. Клеймо разглядывали и так и этак. А Плескач, скромно поджав губы, торжествующе помалкивал и только слабо и бледно улыбался углами запекшихся синеватых губ.

Приезжий с вечера не пожелал никуда выходить из комнаты в посетительской и, выпив три стакана чаю, которые подавала ему черноглазая веселая женщина, вытащил из чемодана объемистую пачку бумаг и стал пересматривать их. Он шуршал бумагами до поздней ночи, потом прошел к жестяному умывальнику в коридоре и всласть пополоскался, нашлепывая себя ладонями по голой, раскрасневшейся от холодной воды груди.

Умывшись, он осведомился у черноглазой прислужницы, когда на фабрике дают первый утренний гудок, и, уйдя в комнату, скоро погасил огонь и уснул.

Наутро он оказался на ногах раньше женщины, и когда она, сонная, с запухшими глазами, гремела самоваром, он уже успел пробежаться по пустынному поселку, растянувшемуся по берегу спокойной и ясной под утренним солнцем реки. Он успел сходить к фабричному пруду и постоять на мосту у плотины, послушать шум воды и грохот деревянных мельниц и поставов, размалывавших породу.

С прогулки он вернулся свежий, но чем-то взволнованный. Не умея или не желая скрывать своего волнения, он подошел к женщине, остановился возле нее и задумчиво сказал:

— Мало изменилась Вавиловка!

— Нонче ей название уже не Вавиловка! — поблескивая глазами, поправила его женщина. — «Красный Октябрь»…

— Да, да! — спохватился приезжий. — Переименовали… Слыхал.

И он сразу как-то потускнел и ушел в свою комнату.

В восемь часов он спустился по улице, перешел ее и поднялся по широкой скрипучей лестнице к двери фабричной конторы. В руках у него был пухлый желтый с ремнями портфель. Лицо его было непроницаемо, шаги крепки и уверенны.

В узеньком коридоре конторы он оглядел закрытые двери, приостановился и коротко спросил широкобородого сторожа, крошившего на измызганной столешнице маленького столика табак-самосадку:

— Директор?

— Сюды! — ткнул старик черным кулаком в первую дверь и, взглянув на пришедшего, вдруг раскрыл рот и замигал глазами.

— Батюшки! — выдохнул он из себя радостное изумление. — Валентин Петрович!

Пришедший, уже взявшись за ручку двери, оглянулся на этот возглас.

— Узнал? — улыбнулся он и протянул руку. — Ну, здравствуй, Власыч. Здравствуй!

— Здравствуйте, батюшка! С приездом!.. Болтали тут, а я было не поверил… Здравствуйте, Валентин Петрович!

— Здорово, здорово! — еще шире улыбнулся пришедший. — Жив ты, значит, Власыч! Это хорошо.

Старик растроганно поглядел на посетителя и замолчал. Тот потряс его черную шершавую руку и повернулся к двери директорского кабинета. Властно стукнув в нее двумя пальцами и услыхав глухое: «Ладно. Входите!» — он распахнул дверь и вошел к директору.

Широкоплечий человек, коротко остриженная голова которого, облитая утренним ярким светом, была низко опущена над какими-то чертежами, разостланными по большому письменному столу, оперся большими волосатыми руками о край стола и медленно вырос перед посетителем — крепкий, неуклюжий, точно вырубленный из цельного дерева.

— Отдохнули с дороги?

Маленькие серые глаза на скуластом веснушчатом лице сверкнули неуловимой насмешкой. Рука протянулась вперед, точно готовясь что-то крепко схватить:

— Здравствуйте, товарищ Вавилов!

— Здравствуйте, товарищ директор.

Вавилов сел на стул против директора и осторожно положил свой портфель на край застланного чертежами стола.

— Я назначил на десять часов совещание. Будете знакомиться с материалами? — медленно спросил директор, скользя взглядом по белым холеным рукам Вавилова, по его щегольскому портфелю.

Вавилов сморщил нос и покачал головой:

— Напрасно… Я наметил на сегодня пройти по цехам, а потом уж, после обеденного перерыва, можно было бы послушать ваших техников… Ну что ж, если назначено — соберемся… А сейчас на фабрику… Вы свободны?

— Я лучше с вами Лексей Михайлыча отправлю, — улыбнулся директор, — Карпова, инженера. Он в технических директорах тут ходит. Пущай объяснит…

— Мне все равно! — пожал плечами Вавилов и встал.

Директор тоже поднялся с кресла. Лицо у него вдруг стало каменным, жестоким. Глаза налились холодным блеском. Волосатые руки, выдавая большую физическую мощь, упруго легли на стол.

— Ошибка… — холодно и неприязненно сказал он, упираясь взглядом в Вавилова. — Ошибка, говорю, выходит в этом самом, что вас сюда командировали. По совести, прямо говорю: большущая может из этого выйти неувязка.

Вавилов сжал кожаную ручку портфеля и потрогал воротник тонкой, ловко сшитой толстовки.