Ефим Пермитин - Горные орлы

— Кто ты есть такой?.. Из каких таких квасов? — насел на Зурнина рыжий пьяный мужичонка Емельян Прокудкин, прозвищем «Драноноска».

Орефий Лукич неторопливо раскладывал на столе бумаги, делал на некоторых пометки карандашом и складывал их в стопку. В спокойных движениях его рук, в твердом взгляде острых карих глаз чувствовались сила и власть.

— Товарищи! — обратился Зурнин к собранию.

Емельян Прокудкин снова взвизгнул на всю сборню.

За ним загудели и еще несколько пьяных мужиков в задних рядах.

— Товарищей себе нашел! Табашная душа… Опять уговорщик приехал: «Старо — плохо, ново — хорошо».

Слышали это…

— Надоело!

— На уши оскомину набило!..

Граждане! Я не начну доклада, пока не перестанут шуметь!

Зурнин сел. Сухощавое, подвижное лицо его побагровело, шрам над левой бровью угрожающе потемнел.

— Да будет вам, грожданы! — выступил вперед, потрясая рукой, Егор Егорыч Рыклин, выделявшийся среди рослых мужиков своей коротконогостью и большой головой с вишневой шишкой на лысине. — Где так-то, как у нас, деется, на каких съездах? Не мешайте обсказываться человеку!

На всех собраниях Егор Рыклин наводил тишину, давал указания председателям и докладчикам, первый голосовал и с поднятой левой рукой правой подсчитывал голоса.

— Мужик востроголовый!..

— Одно слово — Соломон!..

— Прахтикант: знает к кому на какой козе и с какого боку подъехать. Умеет где шуточкой подвострить обрубистую свою речь, кого подкопнуть забористым словцом, как сапожным шилом в зад.

— Совсем комиссар у нас Егор Егорыч! — говорили о нем черновушанцы.

— Товарищи! — снова поднялся Зурнин, когда мужики утихли. — Советская Россия — шестая часть мира, а это куда больше, чем ваша Черновушка. — Зурнин, прищурившись, оглядел мужиков и улыбнулся. — И на этой шестой части суши рабочие и крестьяне свергнули царя, капиталистов, взяли власть в свои руки…

— Царя сверзили… Ишь, чем хвалится! — заорал, тряся мохнатой черной бородой, Автом Пежин, выпивший перед собранием на спор четверть чужой медовухи.

— Грожданы, не перебивайте оратора! — остановил и его Егор Егорыч.

— Вы, бежавшие в горы и леса трущобные от царского насилия, от притеснения церковного, обсидевшись на богатом приволье и взятками откупаясь от чиновников, не представляете себе и сотой доли того, что пережили рабочие и крестьяне всей России под гнетом царя, помещиков и капиталистов…

— Помещиков, купцов тоже не поддергивай, мы сами себе купцы, сами себе помещики! Да я и гайтан с шеи сниму — удавитесь только!

Волосатый Автом угрожающе стал пробираться к Зурнину. Лицо его налилось кровью, голос сипел от напряжения.

— Чудно дядино гумно — семь лет хлеба нет, а свиньи роются. Мы ни под каким видом не жалаим коммунного вашего счастья, а вы нас каждую зиму усватываете. До ккаких этто ппор будет?! До ккаких, спрашиваю?..

Но чем больше бесновалось собрание, тем спокойнее, тверже становился Зурнин. Не обращая внимания на Пежина, Орефий Лукич снял пиджак и повесил его на стенку. Потом от жара и духоты расстегнул воротник рубашки и только тогда повернулся к Автому:

— Как ваша фамилия, гражданин? Секретарь, запишите в протокол: «Пьяный безобразил на собрании».

Орефий Лукич сказал это не повышая тона, даже не взглянув на волосатого мужика.

Автом попятился, втерся в задние ряды.

— Сытый голодного не разумеет. Вы не знаете, как вымирали российские малоземельные крестьяне, как расстреливали и гноили в тюрьмах рабочих…

Зурнин долго еще говорил, лицо его покрылось каплями пота, голос перехватывало, а сказано было еще не все.

Переводя дух, он услышал всхрапывание Емельяна Прокудкина. Рядом с ним сидел протрезвившийся Автом Пежин и щекотал соломиной у Емельяна в носу, отчего спящий испуганно встряхивал головой. Стоявших неподалеку бородатых мужиков эта забава, видимо, сильно занимала, они щурились и тряслись от сдерживаемого смеха.

«Как в стенку!» — подумал Зурнин, отирая потную шею.

Он внимательно приглядывался к людям, видел настороженные, недоверчивые лица, ненависть открытую и ненависть, скрываемую под елейным благодушием… и вперемежку с ними глаза, лучащиеся искренней теплотой сочувствия, радостью.

«Вот этот, с побитым оспой лицом, и тот, все время протискивающийся вперед… бывший партизан… и вон тот, темнолицый… Ударю-ка в лоб, а батраки да беднота и здесь, как и везде, есть».

И Зурнин стал говорить о председателе сельсовета Сухове. Ему хотелось крикнуть, что это кулак, укрывший от обложения маральники и пасеки богатеев, но он сказал:

— Сухов — зажиточный мужик. Маральник и пасека летом, а зимой соболий промысел отрывают его от обязанностей в сельсовете… В сельсовете… — Зурнин хотел было и здесь смягчить свою мысль, но перерешил, — председателем в сельсовете должен быть преданный советской власти бедняк. Среди вас, я знаю, есть партизаны-коммунисты, бедняки-новоселы…

Белесый, в щетине давно небритых, сильно запавших щек, кривой на один глаз мужик с острыми плечами, в старом, вытертом солдатском полушубке, протискался к столу и, не замечая своего волнения, шевелил губами.

«Наш! Дмитрий Седов», — весело взглянул на него Зурнин.

— Эко добро будет, коль гольтепа новосельская в начальствах ходить станет! Последние штаны с миру спустют! — заговорил из задних рядов желтобородый старик Мосей Анкудиныч, и мужики зашумели:

— Спустют!

— С зубов кожу сдернут…

— Погоныша, Гараську Петушонка да Митьку Кривого в совет…

— Го-ло-пу-узи-ки! — густым басом, как в бочку, рявкнул кто-то.

— Из рогожи не сделаешь сыромятной кожи!

Кривой мужик в вытертом солдатском полушубке хлопнул шапку об пол и, гневно сверкая одиноким серым глазом, закричал исступленно:

— Чертовы хапуги! Кровососы! Хаханьки вам, издевки над пролетарией! Мы на фронтах гражданских страдали, кровь проливали, а вы тут баб наших удавкою давили и с нас теперь кровь пьете. Белогорбуновцы глаз мне выбили. Смеетесь! Врете, не будет по-вашему. Прищучим!.. Теперь-то уж прищучим, не обманете советскую власть… Не обманете, как обманывали… Хватит, отцарствовали… Хватит, позажимали преданных…

— Товарищ Седов, угомонись! — хватая бывшего партизана за руку, заторопился Егор Егорыч, угодливо посматривая на Зурнина. — Оратора срываешь, без порядку лезешь. Можно ли без очереди слова пущать?

Председательствующий на собрании красивый прямоносый мужик Акинф Овечкин с лоснящимися от коровьего масла черными, подрубленными в скобку волосами тоже укоризненно покачал головой:

— Что же это ты, Митьша, как с цепи сорвался, без порядку-то дня, а? Всецело прошу мужичков в очередь записываться…