Ефим Пермитин - Горные орлы

Рахимжана с первых же слов Дмитрия поразило, что он называет его так, как никогда и никто не называл старого бедняка.

«Рахимжанка, востроголовый, немаканый» [18] Некрещеный. — вот как звали старого Рахимжанку.

«Однако, что-нибудь хитрит Митрий. Ой, Рахимжан, с русским ухо на затылке держи…»

Вначале он даже испугался немного. Но когда Седов заговорил о пахоте, о пастьбе скота, о чем всегда говорили с ним богатые русские мужики при найме в работники, почувствовал облегчение.

«Не продешевить бы… — прочно засело в голове привычное опасение. — В рядке-то всегда мед с языка хозяина льется…»

Вкус этого «меда» хорошо узнал Рахимжан за долгую жизнь в работниках по срокам.

«Однако, сто рублей до покрова запрошу. Рубаху запрошу, двое штанов, сапоги. Хорошо бы бабе куйлюк [19] Платье. выговорить, обносилась старуха…»

Рахимжан закрыл глаза, прикидывая будущий заработок.

«Много, однако, сбавить можно… Мужик хороший Митрий, сам в работниках жил…» Старик уже плохо слушал Седова и все рассчитывал, за сколько же ему окончательно сговориться работать у артельщиков до покрова.

— Ну, как ты смотришь на это? Нужда-то тебе зубы изъела, сам знаешь… А что ты казах, а мы русские — это не беспокойся, она, брат, советская-то власть, всех выравняла. А я им, ежели чего, я им отрежу на рупь с полтиной…

— Согласен я! Вот только ценой сойдемся как? Срок какой? Хлеб посеешь ли, деньгами ли платить будешь? Одежка-обувка как? Сам нанимался, сам знаешь. Казах-пастух — бедный человек — у его все тут, — Рахимжан выкинул жилистые, коричневые руки и вопросительно посмотрел на Седова.

Долго не мог понять старик: как же это так можно бедному казаху, у которого только две руки да две лошади, на равных правах работать с русскими мужиками? У них и скотина, и бороны, и плуги, и машины, и хомуты, и земля, и семена, и пчелы, и маралы. А у Рахимжана только старая хозяйка Робега да рваная кошемная юрта.

И что еще удивляло пастуха: ему за работу одинаковый выделят пай, подсчитают и выделят.

— Ради бога, найми ты меня! — возражал он на все доводы Дмитрия.

В избу вошла жена Седова Христинья, а вскоре собрались и все артельщики. Дмитрий рассказал о своем решении и глядел только на председателя.

— Как же вы смотрите, товарищи? Рахимжан такой же, как мы, вечный батрак, к тому же еще в прошлом угнетенец…

Герасим Петухов нахмурился.

Седов умолк.

Раньше всех выскочил Изот.

— Выпишусь! А с нехристью робить не стану! Да тут одни мужики засмеют… Да тут… — расходившийся Изот не выдержал сурового взгляда жены и потупился.

— Товарищи! — начал Герасим. — Вроде как бы опять: я словно по сговору с Зотейкой Погонышем в одних мыслях. Но, товарищи, не могу я, организьма не дозволяет… И батрак, и угнетенец — все верно, а кыргыз!.. Ну, как я с ним из одной чашки хлебать стану? Да опять же, ежели еще и со свининой, так он и сам не согласится. Потому закон мухамедов ему кобылу есть дозволяет, а меня от одного ее запаха с души воротит. А вот давай-ка конишек у него наймем да и самого его на срок в работники. А так, чтобы совместно русским с кыргызом… Митьша, хоть сердись, хоть не сердись…

Седов менялся в лице: пальцы его то комкали конец скатерти, то взлетали к вороту и нервно расстегивали пуговицы.

— Да таких голубчиков, как ты, не только из великой партии и из артели, но и из республики в три шеи гнать надо! — не выдержал, закричал Дмитрий. — Мы с ним пять лет у Автома Пежина на одних правах в работниках жили. И ели, и спали вместе. В отряде у нас казахи умирали за советскую власть. А ты…

Лицо Седова побледнело, налившийся кровью глаз был страшен. Христинья схватила ковшик воды и поднесла его к побелевшим губам мужа. Зубы Дмитрия стучали о ковш. Он глотнул воды и опустился на лавку.

Герасим Андреич запустил пальцы в короткую курчавую бородку. Грудь у него, так же как и у Седова, поднимала рубаху.

— Я это же, что и Митрий, товарищи, ляпну, — Матрена грозно стукнула по столу кулаком. — Вскуковал ты, Герасим, нехорошую, обидную песню. Пусть он кыргыз, но, надо прямо сказать, кыргызец — огонь! И хоть он будто и под годами, а на работу удал. И еще которых молодых, — Погонышиха презрительно посмотрела на мужа, — за пояс, как рукавичку, заткнет. И мы с работящей его женой Робегой в девках подружками были, и несколько лет вместе светлоключанских коров пасли. И тоже всякий кусок хлеба делили.

Герасим Андреич не выдержал, махнул рукой.

— Делайте как знаете! А что сказал — сказал, с души вырвалось…

Христинья накрыла на стол и пригласила всех ужинать.

Окончательно растерявшегося Рахимжана Дмитрий усадил рядом с собой.

Старик взял ломоть хлеба и стал осторожно есть.

Смотрел он на всех растерянно.

— Кушай-ка… — Христинья положила ему ложку.

Рахимжан ел хлеб, не решаясь протянуть ложку к миске со щами.

«Как же так перевернулось все, что казах и работать вместе, и щи хлебать из одной чашки?..»

Всю жизнь он прожил у русских и ел из отдельной посудины где-нибудь у порога. «В переднем углу, где телят вяжут», — вспомнил он обидные слова Автома Пежина, у которого прожил все молодые годы. На работе потерял силу, а нажил за свой труд двух лошаденок, да старую кошемную юрту, — в ней можно было жить только летом. Зимами он с Робегой ютился в убогой землянушке.

И то, что все зовут его хлебать из одной миски, неожиданно толкнуло Рахимжана на невиданно смелый для него шаг.

— Вот что, Митрий, давай руку!

Рахимжан поднялся.

Седов подставил ладонь. Казах приподнял руку и с силой хлопнул по ладони Дмитрия. Так он обычно делал, когда рядился внаем.

— Бери Ракимжанку, Митрий! С конем, с Робегой, со всем потрохом. Ракимжанка, да… — Он еще хотел что-то сказать, но только махнул рукой.

С первых же дней у Рахимжана и Погоныша начались ссоры.

До рассвета поднялся казах и сердито стал будить Изота. Погоныш в ответ только дальше на голову натянул тулуп.

— Вот проклятый теньтек [20] Лентяй. ! Горячей головешкой тыкать в хвост надо.

Рахимжан тревожно выглянул за дверь избушки.

Небо бледнело. Старик сдернул тулуп с Изота и выскочил с тулупом на улицу.

Погоныш завизжал от ярости.

Схватив узды, казах пошел к лошадям. А вскоре Погоныш уже сам кричал на ребят:

— Дрыхнут, а я тут чертомель на вас!

Пока Рахимжан ловил, распутывал и поил лошадей, Погоныш все еще собирался рубить сечку.

— Колоду очисти! Толстое рыло! — ругался он на Вуколку-«петушонка». — Тащи сена! Муки! — гонял он ребят на стану.

— Опять разбудил ребятишка! — Старик не мог успокоиться. — Сколько раз говорил: ребятишка, как трава, ночем растет, дай поспать ребятишка…

Изот, наконец, стал рубить сечку, но делал это так медленно, что Рахимжан оттолкнул его от колоды.