Владимир Лиходеев - Сначала было слово

Московский обер-полицмейстер — московскому генерал-губернатору:

«Получено мною сведение, что выехавший на днях отсюда Орловской губернии, Орловского уезда, в имение своего отца помещика Заичневского, студент здешнего университета Петр Григорьев Заичневский намерен распространять мнение в народе, и первее всего в именин своего отца, что вся земля помещиков принадлежит бывшим их крестьянам, вышедшим из крепостной зависимости».

Лошади скакали бодро (четверка цугом) по накатанному тракту, пассажиры в колымаге разговаривали как старые знакомцы, что случается только в пути — здрасьте, не желаете ли с краю, так вам будет удобнее, прекрасная погода, не правда ли? Никто не знал ничьих имен, обходились «сударем» и «сударыней». Петр Заичневский в красной косоворотке, в брезентовом пыльнике, в высоком картузе похож был на степного помещика. Молодость (редкий пушок вокруг толстоватых губ) подчеркивала, что помещик сей только что обрел наследство, однако приучен к хозяйству сызмальства. Должно быть, ездил в Москву, выбравшись из дальней своей глубины по делам. Сидел он спиною к кучеру рядом с молодым военным, прямым, как аршин (даже подпрыгивал на ухабах, как деревянный).

Старик в седых бакенбардах а ля государь, рядом две дамы — постарше и помоложе, должно быть жена и дочь, спросил Заичневского, прокашлявшись:

— Большим ли имением изволите владеть?.. Пардон, из-во-ли-ли…

В этом по слогам сказанном слове было достаточно язвительности, чтобы уразуметь отношение старика к крестьянской реформе. Заичневский рассмеялся!

— Никаким! Все мужикам отдал!

— Да-с? — помрачнел старик. — То-то я смотрю, на вас красная рубаха…

Девица отвернулась, Заичневский заметил румянец под дорожным капором и скрытую улыбку уголка рта. Он уже привыкал к разговорам отцов взрослых дочерей, невест, и это вызывало в нем самозащитительного веселья более, чем требовали приличия. Военный еще за Серпуховской заставой сказался женатым, старик потерял к нему интерес.

— А вы, сударыня, — спросил девицу Заичневский, — какого мнения об освободительном манифесте?

Девица вспыхнула ярче, не ответила, старик же сказал:

— Покудова особа эта — в родительской воле… И воспитана, знаете ли, в старых порядках…

— Ну да это ведь — как случится!

— Что-с? Как это — случится?

— Да так! Россия становится на новый путь, а ваша дочь достаточно молода, чтоб и на ее долю выпали новшества! Не так ли, сударыня?

Девица наконец повернулась, посмотрела на Заичневского печально, несколько напуганно, но превозмогла себя, краснея болезненно:

— Не знаю, что вы имеете в виду…

Колымага взобралась на бугор, откуда виделся ужо город Подольск, кресты золотились солнцем. Заезжий двор расположился тотчас за бугром, лошади остановились привычно. Можно было прогуляться. Заичневский соскочил на мягкую землю, на чистую майскую травку.

Внизу, в полуверсте, вокруг невысокого строения толпились мужики. Толпы такие теперь были привычны — должно быть, собрались слушать посредников.

— Не желаете ли? — спросил Заичневский девицу, кивнув на толпу и протянув руку, чтобы помочь слезть.

— Я бы предпочел, чтобы вы остались, — тихо, по-французски приказал девице старик.

Заичневский улыбнулся, сказал по-французски же:

— Уверяю вас, сударь, ничего предосудительного мадемуазель не услышит. Это имение князя Оболенского.

Говорил он легко, привычно, старика смягчила легкая французская речь.

— Только ненадолго, — согласился старик. Военный увязался тоже. Они подошли к толпе. Сам князь в венгерке с куньим воротником изящно протянул руку, в коей держал хлыст, к двум нестрогого виду господам, должно быть мировым посредникам, сказал в толпу:

— Прежде я был вашим отцом и благодетелем, теперь — они. Во мне прежде вы находили барина и защитника, теперь найдете в них. Прошу любить и жаловать.

С этими словами он шагнул к хорошему коню (гнедому в белых носочках, с белою звездой на лбу), легко метнул в седло тучноватое, ладное свое тело и ускакал. Мужики без шапок проводили его взором. Посредники стояли на крыльце.

Заичневский рассмеялся. Мужики обернулись (веселый какой!), осмотрели недружелюбно молодого барина в красной рубахе. Заичневский, расталкивая их, пошел к крыльцу, стал фертом, не обращая внимания на посредников:

— Братцы! Ускакал князь-благодетель на резвом скакуне!

Мужики оживились: и правда, что ускакал. Посредник в бекешке спросил:

— А вы, собственно, кто будете?

— Божий странник! Не узнали?

— Вы знаете — нет, — сказал посредник в бекешке.

— И — напрасно, — ответил Заичневский, и сказал в толпу: — Братцы! Земля-то ваша! Вы ее сдобрили, отцы ваши, деды и прадеды! А Положение глаголет так, что вы должны кланяться барину в той земле! А вы ведь можете просто взять ее! Взять, и дело с концом!

— Да кто вы такой? — повторил посредник.

— Я уже представился: божий странник!

И сошел с крыльца. Мужики развеселились его ответом, окружили, пошли провожать к колымаге, бросив посредников. Заичневский взял за плечо длинного в старой барской кацавейке:

— Небось — дворовый?

— При поварне, ваше благородие…

— Что ж ты-то станешь делать на воле без земли?

За дворового ответили сбоку:

— Не иначе ему, как, значится… Того…

— Добудем землю-то, — негромко сказал небольшой мужичонка с глазами хитрыми, аспидными.

— Это — голыми руками? — спросил Заичневский. — Вы слыхали про Антона Петрова? (Мужики притихли, поскольку не слыхали.) Тоже вот так — добудем, добудем… А не добыл. Отчего? Оттого, что не было у него оружия. Думайте об этом, братцы. Думайте промеж себя, запасайтесь впрок и помните: оружие в городах. Там, в городах, и люди есть, которые с вами всей душою. У вас мир, община, сходы — неужто не сговоритесь?

— Сговоримся, барин… Как не сговориться?..

Колымага тронулась, Заичневский махал мужикам картузом. Мужики смотрели вслед.

Военный сидел выпрямлено, молча, делая вид, что рядом никого и нет. Старый барин сказал, когда проехали городок:

— Как же вы можете, милостивый государь, будучи дворянином, подбивать мужиков на бунт?

— Да земля ведь нужна им более, чем нам с вами!

— Вам откуда знать — нужна мне земля или не нужна?

— Помните, сказано: они работают, а вы их труд едите? Для того и нужна! Да справедливо ли это?

Военный не сдержался:

— Странно… Неужели вы станете проводить подобные мнения к своим крестьянам?

— Вообразите! — не глянул на него Заичневский. — Толкование этих истин я полагаю задачей своей жизни!

— Вот как?

— Именно так! И проповедовать их я буду не только в деревне, но везде, где только возможно!

Военный промолчал, но старик не унимался.