Константин Паустовский - Том 7. Пьесы, рассказы, сказки 1941-1966

Молчание.

Пушкин (говорит как бы про себя). Вот жизнь, подчиненная единому порыву… единой страсти. Он умер за свободу. В этом есть величие и сила духа.

Раевский. А мы здесь воюем с графом Воронцовым.

Пушкин. Ну что ж! Он стоит того! Кто он такой? Придворный хам, покрытый густым английским лаком. Он предпочитает любого лондонского шалопая всем русским. В том числе и мне.

Раевский. Не кричи, Саша!

Пушкин. А ты меня не береги. Уж больно меня охраняют любезные друзья. Добереглись до того, что хотят отстранить от самого достойного, чем живут лучшие люди России. Я знаю все!

Раевский. О чем ты говоришь?

Пушкин (наклоняется к Раевскому). О тайном обществе. Оно ведь существует?

Раевский. Никакого общества нет!

Туманский (хватает Пушкина за руку). Замолчите! Безумный человек! Вас надо беречь. Всеми силами. Вы – солнце нашей поэзии.

Пушкин. Что поэзия? Слова! А эти руки хотят держать оружие…

Туманский. Нельзя так клеветать на себя. Ваши стихи разят, как пули. И поют, как арфа! И шумят, как морская волна!

Раевский откровенно смеется.

Пушкин. Это немного выспренно сказано, Василий Иванович. Но все равно спасибо!

Туманский. В историк России вы сыграете большую роль, чем Байрон в истории Греции. Несравнимо большую. Помяните мои слова!.

Порыв ветра с моря подымает скатерть, треплет волосы.

Пушкин. Как свежо!

К веранде подходит нищий с гитарой. Берет на гитаре аккорд.

Туманский. Что-то знакомое, Александр Сергеевич.

Нищий (поет)

Раевский. Поздравляю, Саша. С уличной популярностью.

Пушкин. Дай послушать.

Итальянцы, Туманский и босая девочка начинают подпевать нищему. Никто не замечает, что на пристани появляются две красивые, изящно, но просто одетые женщины – Елизавета Воронцова и Ольга Нарышкина. С ними входит высокий надменный человек с тяжелой челюстью – барон Брунов. Нищий кончает песню. В его рваную шляпу летят монеты. Воронцова бросает нищему горсть серебра. Воронцову замечают. Пушкин, Раевский и Туманский встают. Хозяин ресторации низко кланяется Воронцовой. Кусты снимают шляпы. Пушкин бросается к Воронцовой, Целует руку ей и Нарышкиной. Небрежно здоровается с Бруновым. Подходят Туманский и Раевский.

(Воронцовой.) Как вы очутились здесь?

Воронцова. Я очень рано проснулась. Разбудила Ольгу. И мы решили пойти с ней в порт. Впервые. (Улыбается.) Посмотреть – «не белеют ли ветрила, не плывут ли корабли»?

Туманский. Очаровательное решение!

Пушкин. Чудесное!

Пушкин отходит с Воронцовой к краю пристани. Остальное общество оживленно беседует в стороне.

Как я рад, что вы здесь, в порту. Таким ранним утром. Вы вся как утренняя свежесть…

Воронцова. Почему так пахнет смолой?

Пушкин. От кораблей. Вы вошли сюда как воплощение счастья.

Воронцова. Не надо говорить мне этого. Пушкин. Почему?

Воронцова. Потому, что я не могу понять, когда вы говорите от чистого сердца, а когда для того, чтобы вскружить голову женщине. Вы страшный человек, Пушкин. (Оглядывается на ресторацию, читает вывеску.) «Ресторация Христофора Думитраки». (Смеется.) Я узнала, что по утрам вы бываете здесь. И мне почему-то захотелось посмотреть этот ваш простонародный приют. Говорят, вы здесь даже пишете.

Пушкин. Да. Это удивительное состояние. Я просыпаюсь до утренней сигнальной пушки, сбегаю в порт, купаюсь в соленых волнах, потом пью здесь турецкий кофе и мараю бумагу. Новым романом в стихах. Нет лучшего места для этого.

Воронцова. Посмотрите мне в глаза. Вот так! И не делайте вида, что вам весело, Пушкин. Чем вы огорчены?

Пушкин. Как вы могли догадаться?

Воронцова. Об этом не спрашивают.

Пушкин. Да. Огорчен. Я только что узнал… В Греции умер Байрон.

Воронцова (незаметно кладет свою руку на руку Пушкина). Как тревожно за вас… Какая все-таки непрочная жизнь…

Подходит Раевский.

Да, Александр Сергеевич, я хотела вам сказать: недели через две мы с Михаилом Семеновичем и со своими друзьями отправляемся на яхте в Крым, в Юрзуф. Вы, кажется, там бывали?

Пушкин. Да. Я очень привязался к Юрзуфу.

Воронцова. Тогда вы должны поехать с нами. Непременно.

Пушкин. Но как к этому отнесется его сиятельство граф Воронцов?

Воронцова (вспыхивает). Я имею право приглашать тех, кто мне дорог. Помимо мужа.

Пушкин благодарно целует ей руку.

Раевский. Человек предполагает, а бог располагает, Елизавета Ксаверьевна.

Воронцова. Как вы любите выставлять свою иронию.

Подходят Нарышкина, Туманский, Брунов.

Нарышкина. Никогда не думала, что здесь так интересно! Можно сесть на эти канаты?

Туманский. Все можно!

Все рассаживаются на сваленных на пристани канатах.

Можно даже принести сюда столик из ресторации. И заказать кофе.

Пушкин (кричит хозяину). Христо! Давайте сюда стол! И газированную воду! И вино! И баклаву!

Хозяин и девочка тащат столик. Пушкин и Туманский отбирают у хозяина подносы с кофе и вином и сами подают их на стол. На палубе трамбака появляются матросы. Они облокачиваются на планшир и с веселым любопытством рассматривают общество на пристани.

Брунов. Напрасно мы разыгрываем спектакль перед этими черномазыми.

Нарышкина. Но это же очень забавно! Воронцова. Как называется этот корабль?

Туманский кричит матросам по-итальянски. «Алессандро», – кричат в ответ матросы.

«Алессандро»! Александр! Удивительное совпадение. (Пушкину.) Пусть бог хранит этот корабль. С таким милым именем.

Пушкин (вполголоса). Я не могу ничего ответить. При вас я превращаюсь в мальчишку.

Воронцова (смотрит, смеясь, в глаза Пушкину). А я – в девчонку.

Раевский (следит за Воронцовой и Пушкиным, зевает). Все то же, то же, то же! Из века в век! Бесплодное кружение сердец.

Один из матросов бросает с палубы апельсин. Пушкин ловит его и подает Воронцовой. Второй апельсин ловит Туманский. Подает Нарышкиной. Матросы смеются. Женщины начинаю? тут же чистить апельсины. Пушкин наливает всем вина.

Воронцова (Пушкину). Вот вы и развеселились.

На пристань быстро входит низенький запыхавшийся чиновник Лекс.