Константин Паустовский - Том 5. Рассказы, сказки, литературные портреты

Но Муравьев ничего Жене не сказал. Он только крепко пожал ей на прощание руку, посмотрел в ее смущенные глаза и поблагодарил за помощь.

– За какую помощь? – удивилась Женя.

Перед приходом поезда повалил густой снег. Далеко за семафором ликующе и протяжно закричал паровоз. Поезд неожиданно вырвался из снега, как из белой заколдованной страны, и, заскрежетав тормозами, остановился.

Женя последней поднялась на площадку. Она не уходила в вагон, а стояла в дверях – раскрасневшаяся и улыбающаяся – и на прощанье помахала Муравьеву рукой в знакомой зеленой варежке.

Поезд ушел в снег, обволакивая паром леса. Муравьев стоял на платформе и смотрел ему вслед. И как на Северном вокзале в Москве, снова он почувствовал глухое биение сердца. Снова пришло внезапное ощущение того, что вот сейчас, где-то здесь, рядом, на этой земле, затихшей под легкой на первый взгляд тяжестью летящего снега, случилось что-то очень хорошее, и он, Муравьев, замешан в этом хорошем, как соучастник.

– Хорошо! – сказал Муравьев. – Нельзя жить вдали от молодости!

Муравьев спустился по обледенелой лесенке с платформы и пошел к ручью – докалывать лед. Лыжную палку он захватил с собой.

1954

С давних пор всем известно, что «старый, как малый». И так же давно всем известно, что «каждая веревочка может пригодиться в хозяйстве».

Таких истин – великое множество. Мы к ним привыкли и произносим их не задумываясь. Но изредка случается, что такая прописная истина вдруг получает неожиданный смысл. Так было, к примеру, в случае с дедом Петро и с его таинственным сундуком.

Те места, где жил на краю села наш дед Петро, не то чтобы были очень глухие, но, конечно, и не очень шумные. Одним словом – Полесье. Бывалому человеку не нужно даже и объяснять, что это за край. Он и сам понимает, что в Полесье одни леса да болота, пески да холодные реки. И, конечно, луга со всякой травой.

Дед Петро был человек одинокий. Хозяйствовал он в своей хате один и, не глядя на свой престарелый возраст, все еще работал в колхозе.

Работа у него была, можно сказать, самая затруднительная, потому что по колхозной должности дед Петро имел дело только с мальчишками. А кто не знает, что мальчишки – самый драчливый и прилипчивый народ. Одному богу известно, какая только глупость может прийти им в голову ни с того ни с сего.

Вот про эту работу деда с мальчишками и сказал колхозный счетовод, что «в хорошем хозяйстве каждая веревочка может пригодиться». Слова, конечно, обидные. Но так уж повелось, что счетоводы бывают острые на язык. Сидит иной счетовод в конторе, обсыпается табачным пеплом, щелкает косточками на счетах и перемывает косточки людям. И, заметьте, несмотря на это занятие, в цифрах своих он не спутается ни на копейку. Особый, как говорится, талант.

А счетовод в селе деда Петро, в нашем, конечно, селе, был не только острый на язык, но еще и вредный. Пустил по селу слух, что дед Петро держит у себя в хате сундук и в том сундуке спрятаны у него стариннейшие регалии.

Ну и слово придумал – регалии! Редко кто такое слово даже слышал. А об том, чтобы понимать, что оно означает, и говорить нечего. Иные престарелые люди даже робели, когда слышали такое слово, и опасались, не будет ли от этих регалий какого-нибудь плохого последствия.

В наших местах народ доверчивый и стеснительный. Спросили один раз у счетовода, что это значит – регалии, а он смеется. «Это, говорит, вещество высшего полета». Покачали люди головами – до чего же вредный счетовод! – и больше не спрашивали.

У деда Петро действительно стоял в хате сундук, расписанный розанами. Сундук был старый, пожалуй, постарше годами, чем сам хозяин. Краска на нем потрескалась и облупилась, а внутри само по себе, особенно по ночам, что-то осторожно звенело и как будто жаловалось.

Мальчишки прямо изводились, чтобы дорваться до того сундука и его потрогать. О том, чтобы заглянуть внутрь, не могло быть никакого разговора, но хоть бы сдвинуть его и дознаться, сколько в нем весу.

Ходил слух, что регалии выкованы из железа и потому сундук бренчит по ночам.

Стоял сундук около печки, и на нем, когда ни заглянешь в окно, всегда спал пыльный черный кот и поводил ушами – сторожил те регалии.

В хату мальчишки заходить не решались, потому что у них с дедом Петро были свои серьезные счеты. И начались те счеты с зеркального карпа.

В наших местах кругом реки и озера со всякой простой рыбой. А лет двадцать назад, еще до Великой Отечественной войны, постановил наш колхоз развести в пруду зеркального карпа. Пруд у нас большой. Посмотришь с одного берега на другой, так там вроде видится все через дым – ракиты, луга со своими цветами и лес. Что-что, а ракиты у нас знаменитые, – древние, дуплистые, густые. Под ними хорошо прятаться от дождя, – сухо, как в хате, а в двух шагах дождь шумит, льется стеной.

Так вот в том пруду развели зеркального карпа.

Правда, прежде чем рассказывать про карпа, надо бы, конечно, рассказать о траве на наших лугах. Но раз уж зашел разговор о карпе, то придется его как-нибудь и окончить.

На третий год начал карп ходить под водой золотыми тучами. Пришло время его вылавливать. У взрослых наших колхозников дела по горло. Нет у них возможности еще и карпа удить. Уженье рыбы – дело по времени очень емкое. Оно требует усидчивости и опыта, а если у человека еще и нетерпеливый характер, то лучше ему за это занятие не браться. Только перепутает все лески, пообрывает крючки и окончательно расстроит свои последние нервы.

Тут-то и вспомнили про наших мальчишек. Кому, как не им, поручить это ответственное и морочливое дело. Главное, за хороший улов не надо будет беспокоиться, потому что какой мальчишка, если дать ему удочку, да еще бамбуковую, да еще с прозрачной леской из «сатурна», не просидит на пруду от зари до зари? Хоть хляби небесные, как говорили в старину, разверзнутся, а он не уйдет. Посинеет весь, будет трястись, как в лихорадке, беспрерывно тянуть носом, а не уйдет: и от азарта и от опасения, как бы соседский Сашко не выловил больше, чем он. Этого, конечно, ни один уважающий свое звание мальчишка допустить не хочет.

Созвали мальчишек и дали им такое направление: шесть карпов в колхоз, а седьмого себе за труды. Поставили на берегу пруда бочки, чтобы складывать пойманного карпа, а для наблюдения за порядком назначили деда Петро.

Определили день, когда начинать ловлю, и, правду сказать, будь он четырежды неладен тот день. Кабы знали, как она будет выглядеть, эта ловля, так никогда бы такой оплошности не сделали. Но, как поется в песне: «Никто пути пройденного назад не повернет, – эй, конная Буденного дивизия вперед!» Что сделано – то сделано, и осталось нам, рядовым колхозникам, только чертыхаться да почесывать затылки.