Елена Ильина - Обыкновенные девчонки (сборник)

Я очень много была вместе с Гулей, особенно последние три месяца. Я немного моложе ее, и она всегда так заботливо относилась ко мне, давала советы, радовалась, если мне что-нибудь удавалось, и звала меня: «Милая девочка». Мы с ней работали в санбате, вместе в разных переплетах бывали, из которых еле-еле выходили живыми, вместе пели и шутили. Во время боев мы, правда, бывали на разных участках, но зато потом, после наступления, встретимся — запыленные, усталые, поцелуемся крепко. И опять разговоров, смеху без конца.

Всегда она была веселая, и только раз видела я ее в слезах. Она очень скучала по своему Ежику, особенно после ваших писем. Часто вспоминала вас, отца, говорила о вас так тихо всегда, с какой-то грустью.

В последний раз мы виделись с ней за несколько дней до наступления. В этот день мне исполнилось восемнадцать лет, а главное — я получила правительственную награду, медаль. У нас даже были гости, и мы очень хорошо провели вечер. А когда все ушли, мы с ней остались вдвоем. Мы знали, что скоро будем наступать, значит — ждали всего… Какое-то тревожное настроение было. Уселись с ногами на кровать, прижались друг к другу и долго-долго сидели так. У нас был важный разговор. Говорили обо всем — и о жизни, и о любви, и о товарищах, и о родных. О чем только могут говорить две подруги, о том мы с ней и говорили. А под конец мы условились, куда написать и что сказать, если кого из нас убьют. И вот случилось так, что не Гуле, а мне пришлось писать такое письмо.

Помню, поздно ночью вышли мы с ней из землянки. Как хорошо было! Все кругом бело от инея, ночь морозная, звездная и почему-то в этот день совершенно тихая, даже не было слышно перестрелки, будто и войны не было. «Как все-таки хороша и удивительна жизнь!.. — сказала мне Гуля. — Проклятые фашисты!» Это был, кажется, последний наш разговор. А потом началась подготовка, потом стали наступать. Нас, как всегда, послали на разные участки, и я больше ее не видела. Раз ночью она приходила ко мне, а меня не было. Оставила только привет на листочке бумаги из записной книжки. Листочек маленький, в клеточку, а с края — легкий след крови от рук, перевязывавших бойцов.

На другой день вечером, как сквозь сон, услышала я, что Гуля погибла. Меня сняли с передовой, я не находила себе места от горя, от такого большого горя, что даже ноги не могли выдержать: меня все вниз тянуло, я все на колени падала. И сколько еще вместе с Гулей погибло тогда наших товарищей, молодых, славных, таких, что и рассказать нельзя! Вот как далась нам та большая победа.

А больше всего жалеют у нас Гулю и Алексея Топлина, командира артполка. Это был замечательный, замечательный человек! И Гуля с ним дружила очень. Они вместе пели хорошо. Их и похоронили вместе.

Ну вот, как будто и все. Нет, нет, не все! Ежик остался без матери, но он будет сыном нашей дивизии. Мы все будем заботиться о нем, пока живы. Мне очень хочется успокоить вас, помочь вам, родная, ведь у меня тоже есть мама, я знаю, как я дорога ей. А мамы все одинаковы. Что в жизни может быть тяжелее потери ребенка? Но ведь это война, ведь жертвы должны быть. А Гитлер — он нам заплатит сполна. Мы сейчас здорово бьем по врагу. Он уже бежит без оглядки, но это еще только начало.

Поцелуйте за меня Ежика, пусть он будет крепким, здоровым мальчиком. Пусть гордится своей мамой. Она была настоящей героиней.

Я буду очень рада, если вы напишете мне хоть несколько слов в ответ. Целую.

С коммунистическим приветом

Люда Никитина.

Берегите себя, родная, вы нужны Ежику и нам всем».

На берегу Дона, близ хутора Паншино, 780-й стрелковый полк хоронил своих героев — Гулю Королёву и Алексея Топлина.

Оба гроба стояли в дивизионном клубе на возвышении.

В комнате было тесно. Бойцы и командиры пришли сюда прямо с передовой, чтобы проститься с любимыми своими товарищами. Тут были и начальник политотдела дивизии Клочко, и командир полка Хохлов, и комиссар Соболь, и Троянов. Люда Никитина стояла у изголовья и все смотрела на неподвижные, спокойные лица Гули и Алексея. Осторожно поправила она прядь волос, прильнувшую к Гулиной щеке, отодвинула колючую веточку, спустившуюся на лоб Алексея.

Отвернувшись к окну, стоял Шура Филатов и время от времени вытирал кулаком глаза.

А в уголке тихо плакали мальчики — Саша и Гриша. Им было стыдно плакать — ведь они разведчики, но слезы сами текли по их щекам.

За свою короткую жизнь они уже видели немало убитых. Но увидеть среди толпы сгрудившихся живых людей неподвижную и безмолвную Гулю, которая вчера еще ходила, разговаривала, смеялась так же, как и все, было странно и страшно. Над мальчиками наклонился Троянов.

— Что, разведчики? Не сдавайтесь, держитесь. Что ж поделаешь! А Гулю помните. Это ваше счастье, что вам довелось знать ее.

Мальчики сразу подтянулись по-военному и поправили ремни и шапки.

— Товарищ старший лейтенант, — прошептал Гриша, — а что же это нигде не видно дяди Семена?

— Товарища Школенко, — поправил его Саша.

Троянов пожал плечами:

— Да мы и сами не знаем…

О судьбе героя-разведчика думали не одни только Саша и Гриша. Мысль о нем тревожила всех.

Много раз проверяли на командном пункте списки погибших и раненых. Но Семена Школенко в списках не было.

И никто не знал и не мог себе представить, что в это самое время Семен Школенко находится в фашистском «лагере смерти». Фашисты стащили его, тяжело раненного, с бруствера в окоп. Теперь его пытали и мучили, заставляя говорить. Но он молчал…

Внезапно под окном, нарушив тяжелую тишину, загремел полковой оркестр. Торжественные, скорбные звуки траурного марша ворвались и заполнили собой всю комнату. Люда закрыла глаза, а когда открыла их, она увидела, словно в тумане, как оба гроба снялись с возвышения и медленно поплыли на руках у товарищей к выходу.

Вот и две раскрытые могилы.

Отсюда хорошо виден западный берег Дона, через который Гуля переправляла раненых. Но сейчас берег, захваченный врагом, затянут синевато-серой пеленой тумана.

А южнее хутора Паншино, там, за высотой 56,8, где-то у хутора Вертячего, еще гремят бои. Небо полыхает заревом огня. В свежем ноябрьском воздухе гулко отдаются тяжелые удары орудий.

Руки друзей бережно опустили на землю два простых, некрашеных гроба.

Седой, суровый с виду человек, начальник артиллерии дивизии майор Прозоров, вышел вперед и медленно обвел всех глазами.

— Товарищи! — сказал он. — Здесь перед нами лежит Алексей Евдокимович Топлин, или, как мы его звали попросту, Алеша. Смертью храбрых пал Алексей Топлин, командир артиллерийского полка. А было это так. Во время нашего наступления на высоту 56,8 выбыл из строя расчет станкового пулемета — того, что поддерживал своим огнем наступление одной из рот. Наступающая рота залегла, а майор Топлин подбежал к пулемету и открыл огонь по фашистам. Нажим врага ослабел. И тогда Топлин скомандовал: «Герои-богатыри! Не отдадим врагу ни одного клочка земли нашей русской! Вперед, герои!» — и повел роту на врага. В эту минуту вражеская пуля сразила его наповал. Прощай, Алеша! У тебя была прямая, открытая, хорошая жизнь. И такая же смерть.