Array Array - Дороги и тропы

Стоим, пока не затекают ноги. Снимать нельзя — дождь оставляет на объективе частые капли. Журавли заметили нас, закричали и поднялись. И сразу ошалело забегали зайцы. Теперь всех зайцев сосчитать можно. Их двадцать семь. Прикидываем: за ночь не затопит — можно подождать для съемок хорошей погоды...

Утром нас разбудило солнце. Скорее в байдарку!

Журавли услыхали нас далеко и без крика сделали круг над поляной. Зайцы, как солдаты, выстроились на дальней линии острова. Лопочут ушами, то и дело становятся «столбиком» и быстро-быстро, как барабанщики, двигают лапами возле носа.

Грива земли с двумя липами, с кустами красноватого тальника — самое высокое место в этом лесу. Вода постепенно выживала зайцев с низменных мест, и вот они целой командой собрались тут. Они отощали. Тальники и даже дубовый куст изглоданы добела. Зайцы встревожены. Они сбились в тесную кучу и, кажется, держат совет: что же страшнее — вода или четверо этих наступающих с разных сторон людей? То ли смелый, то ли самый трусливый заяц вдруг срывается с места и, мелькнув у нас под ногами, мчится по мелкой воде: бух! бух! бух! Как будто частые комья земли падают в воду. Проплыв метров двадцать, заяц испугался и повернул назад, к острову — в беде уж лучше стадом держаться.

Фотографируем так и сяк, залезаем на липу, обходим остров с разных сторон. Зайцы, кажется, привыкают, пробуют грызть тальники. Но стоит шагнуть— все стадо бешеным челноком скачет из конца в конец острова.

Очень забавно видеть вблизи бегущего зайца. Задние ноги опережают передние. Он как пружина: то сжат в пушистый комок, то вытянут. Двадцать семь зайцев с любопытством глядят, как поперек острова мы вешаем сетку.

Мазай утверждает, что зайцы совсем не боялись людей. Помните? «...Прыгнули зайцы мои,— ничего!» С тех далеких времен зайцы, видно, многому научились. В нашу лодку не прыгают. Но надо же их спасать — вода прибывает.

Гоним зайцев на сетку. Сначала медленно, потом с гиканьем, с киданием шапок. Зайцы проносятся, как торпеды, и оставляют дырки в ловушке — слишком туго натянута сетка. Вешаем заново. Загон. Зайцы путаются, бешено бьют задними лапами. За них-то и надо схватить, иначе и куртку порвет, и живот, чего доброго, вспорет. Зайцы орут. Мало кто знает, как кричит смертельно испуганный заяц — пронзительно и жалобно, как грудное дитя. Этот крик сеет на острове панику. Зайцы прыгают в воду. Два или три самых трусливых уплывают неизвестно куда, четырех догоняем в воде, остальные возвращаются сами.

Сажаешь косого в рюкзак — орет и старается укусить. Опустишь на землю — рюкзак начинает бешено прыгать. Это придает нашей лесной операции неправдоподобно сказочный вид. Выливаем из сапог воду, сушим штаны, подсчитываем царапины и укусы. Не забываем заснять заячьи морды, записать на пленку заячьи вопли. Потом относим рюкзаки к большой плоскодонке. Лодку сейчас иначе как ковчегом не назовешь. Сажаем всех зайцев в клетку и потихоньку плывем домой.

По пути ковчег пополняется барсуком. Его большую нору мы видели на заячьем острове, но он не успел, наверно, засухо добраться в квартиру, а может, общество зайцев ему не понравилось. Барсук сидел у дубового пня, со всех сторон окруженный водой. Попытался уплыть, но мы догнали его.

На Липовой горе зайцев окольцевали. Ловля идет не только ради спасения. Надо установить, в каких местах держатся зайцы, много ли гибнет зверьков, сколько расселяется из заповедника по окрестным лесам. Колечко с номером и словом «Москва» ставят на ухо. Операция пустяковая. Но зайцы орут благим матом. Мы сразу их отпускаем. Не веря свободе, они делают неуверенных пять-шесть прыжков и потом мчатся во все лопатки в дальний уголок острова.

Вечером мы разбираем лесные находки и, настроив карманный приемник, слушаем концерт из Москвы. Вдруг прибегает жена наблюдателя:

— Вас к телефону...

Звонят из центральной усадьбы.

— Как там у вас?.. Ну хорошо... Вот что, будешь писать, обязательно укажи: сегодня лесник схватку имел с браконьером... Да, пробрался на островок и прямо в упор перебил шесть зайчих. Беременные... Приняли меры, но ты напиши. Фамилия Елисеев... Елисеев Виктор. Работает на литейном заводе... Поселок Лашмы Касимовского района. Напиши. Надо и судить, и стыдить, и шкуру снимать с таких «Мазаев»...

На Липовой горе пережидают потоп шестьдесят или семьдесят зайцев. Их видишь всякий раз, когда идешь от домика к лодкам. Они прячутся в бурьяне, в канаве возле дуплистых ив, в старой колее от телеги. На острове зайцам ничто не грозит, разве что филин нагрянет из лесу. В лунную ночь, когда утихает наша моторка, зайцы прыгают под окнами домика. Скрипнешь дверью — убегают в кусты, голубые, как привидения.

Один только пес Туман не понимает покровительства зайцам. Он гремит цепью, жадно нюхает воздух. Его гончая специальность — зайцы. Он трется о сапоги, преданно смотрит в глаза и опять нюхает воздух. «Чего держат? — написано на его доброй морде. — Зайцы же, зайцы кругом!»

Учитель хотел, чтоб мы любили деревню.

— Поэты вырастают в деревне. — Для доказательства он вспоминал имена, и правда, выходило; поэты вырастали в деревне.

Учитель любил дисциплину, рассчитывал на уроке все до минуты. Но когда на сухие репейники под окна опускались щеглы, он тихонько открывал раму и сыпал на подоконник семечки.

Летом мы пололи свеклу, возили сено, ходили собирать землянику, молотили подсолнухи.

Однажды в десятом классе учитель сказал:

— Вот что, друзья, опишите мне поле. Я хотел, чтобы вы учились не только по книжкам. Я хочу знать, как вы любите землю...

Через пять дней учитель принес тетрадки.

— Галине Гребенкиной — пять. Молодец! Аккуратно и чисто, без единой ошибки.. Зубков — четыре...

Чья-то тетрадка лежала отдельно.

— Петрову — три. Опять ошибки. Но это сочинение я прочту вслух.

Петров сидел красный и счастливый. Учитель закрыл тетрадку, сказал:

— Хорошо. Только как же ты перепелку забыл? Это же лучшая песня на поле.

Все улыбнулись, потому что знали слабость учителя. В его холостяцкой избенке в клетке из хвороста жила перепелка...

Мы подружились с учителем. Уже после школы, приезжая в отпуск, я в первый же день стучался в избенку. Учитель приносил из погребка холодные огурцы, варил на плите картошку и чай. Когда все новости были рассказаны, мы чуть слышно свистели, и в клетке из хвороста начиналась песня: «Спать пора! Спать пора!..»

Чистые, резкие звуки бились о стены, где висели пучки засохших цветов, репродукция левитановской «Осени», пожелтевшая фотография молодой женщины.

Учитель листал тетрадки, а когда разгибался, чтоб отдохнули глаза, рассказывал:

— Возле Одессы есть место: женщины утром набирают по целой корзине разбившихся перепелок. Перепелки ночью летят на юг и в этом месте, как в коридоре, сбиваются в стаи и бьются о провода...