Виктор Конецкий - Том 7. Эхо

1977

В Президиум IV Всесоюзного съезда советских писателей?.

Я получил письмо А. И. Солженицына о цензурном произволе в нашей литературе и должен заявить, что полностью разделяю всю тревогу и боль, которыми переполнено это письмо.

Цензура наша есть вопиющее нарушение нашей Конституции. Она не подконтрольна обществу, конъюнктурна и не несет никакой ответственности за изуродованные художественные ценности. Писатель лишен даже такого элементарного права, как лично встретиться с цензором и в диалоге защитить свою точку зрения и истинность своих положений. Явным признаком цензурного произвола является зависимость от географии места. Чем дальше от Москвы, тем ужаснее условия литературной жизни.

С презрением к самому себе должен заявить, что эта «цензура», это угнетение ею художественного сознания уже оказали на меня, на мой разум и творчество, вероятно, необратимое влияние. Внутренний цензор говорит знаменитое «не пройдет» еще до того, как приступаешь к работе. Таким образом, цензура, имея беспредельную власть, нравственно развращает писателей с первого дня их появления на литературный свет. Потери от этого для общества невосполнимы и трагичны.

В юбилейный год советской власти цензурный произвол и самодурство достигли апогея, что является кощунственным.

Итак, я полностью присоединяю свой голос к выступлению А. И. Солженицына. Вопрос о цензуре должен быть включен в повестку дня Съезда и обсужден. Я не согласен только с тем, что вопрос этот возможно формулировать в такой максималистической форме, как это сделано А. И. Солженицыным: «упразднение всякой — явной или скрытой — цензуры на художественные произведения». Вероятно, формулировка должна быть выработана коллективно. Ибо во всех государствах, при всех режимах, во все века была и необходимо еще будет и военная, и экономическая, и нравственная (порнография) цензура. Я предлагаю Съезду добиться запрещения уродливой формы негласной цензуры, дать право личной встречи с цензором и право апелляции в высшие цензурные инстанции и в конечном счете к Правительству. Я считаю также, что Союзу писателей должно быть гарантировано право вмешательства в цензурные тяжбы, и он должен защищать произведения своих членов перед Правительством.

Я полностью согласен с каждым словом второго раздела письма-выступления А. И. Солженицына.

По третьему разделу я должен заявить, что только вчера, из письма А. И. Солженицына узнал о том, что он обращался в правление СП РСФСР с просьбой о защите от клеветы, хотя я должен был бы быть информирован о таком заявлении русского советского писателя, ибо являюсь членом ревизионной комиссии Правления.

Все вопросы, поднятые А. И. Солженицыным в его письме на имя IV Съезда советских писателей, есть корневые и главные вопросы нашей литературы, а значит, и нашего народа, нашей страны. Время их решения назрело с беспощадной исторической необходимостью. Никто никогда не простит делегатам Съезда, если они опять уйдут от сложности этих вопросов в кусты.

Член Ревизионной комиссии Правления СП РСФСР, член Правления Ленинградского отделения СП РСФСР В. Конецкий

20 мая 1967 г.

Дорогой Виктор, я не ответил Вам сразу, а потом уже хотел дождаться хоть какого-то завершения сюжета и тогда написать. Вашу просьбу выполнить буквально я не мог. Никто не собирался дать мне слово на съезде — его не дали очень многим делегатам съезда, из числа тех, кто мог бы отважиться на серьезный разговор о литературе и о нашей жизни, кто мог бы выступить вполне самостоятельно и независимо. Об этом Вы, конечно, теперь уже знаете и имеете представление об уровне и характере съезда.

Насколько мне стало известно, тот, кому Вы послали первый экземпляр своего письма, не передал его, потому мне пришлось передать в секретариат съезда, вполне официально, свой экземпляр?. Я это сделал на следующий день, после того как получил письмо от Вас. В президиум съезда его передал член секретариата съезда — Сережа Крутилин. Демократический уровень съезда дошел до того, что просто попасть в президиум было невозможно, поскольку вход в помещение президиума… охранялся. Нужно было подолгу вертеться вблизи входа, дожидаясь кого-нибудь из членов президиума.

Вы уже знаете, что писем было очень много, писем такого характера, как Ваше. К чести писателей-москвичей нужно сказать, что очень многие из них нашли возможность выразить свое отношение и к письму Солженицына, и к его драматической судьбе, быть может, более драматической для литературы, чем для него самого. Некоторые, заживо приписавшиеся к классике литераторы не понимают, что они останутся в литературной хронике века не как создатели худосочных произведений, а как гонители великого таланта.

Теперь сюжет, кажется, доигран. Все еще сохраняется в тайне, но известно, что был большой секретариат, с приглашением и Александра Исаевича, с заботливым ограждением его от… сквозняков, но без малейшего желания оградить его писательские, гражданские и человеческие права. Напротив, письмо его квалифицируется как враждебная вылазка, как клевета, вместо того чтобы увидеть в нем крик души и мужество, настоящее мужество, к которому мы, пожалуй, и не привыкли. Против осуждения письма голосовали только двое — Симонов и Салынский, да и Твардовского просто не было. Возможно, что мы вскоре прочитаем даже официальное, на манер министерских, уведомление обо всем этом трагическом деле. Тогда будет поставлена и бюрократическая точка.

Вот все, что я могу написать Вам по этому поводу, а еще поблагодарить Вас за то, что Вы написали свое письмо, за то, что Вы в нем написали, и за доверие ко мне.

Крепко жму руку.

Ваш Александр Михайлович Борщаговский 17 июня 1967 г.

Уважаемый Александр Исаевич!

Все это, конечно, детский лепет, как Вы отлично сами понимаете (я говорю о своем письме съезду).

Я отправил его на имя Федина с уведомлением о вручении.

Хочу сказать Вам о глубоком уважении. Передайте глубокий поклон Вашей семье.

Понимаю, что письма к Вам просматриваются и могут не дойти, прошу подтвердить получение этого моего письма.

С уважением Виктор Конецкий

Уважаемый Виктор Викторович!

Ваше письмо съезду я прочел еще 22.05, как и многие читали его в Москве. Оно отнюдь не кажется мне детским лепетом, оно всем нравится и мне тоже. Только наивным (наследственным) кажется представление, что цензор — инстанция более нравственная, чем писатель и издатель.

Ваше письмо съезду, как и другие письма и телеграммы, хотя и не вызвали немедленного эффекта, но, безусловно, не окажутся бесплодными в истории нашей литературы.