Федор Абрамов - Пути-перепутья

Лично он, Подрезов, даже бровью не повел – с войны терпеть не мог этого зализанного и расфуфыренного ябедника, – но осторожный и благоразумный Савва Поженский, а вслед за ним и Афанасий Брыкин встали: большая шишка Тропников. И рука у него длинная…

А впрочем, нет худа без добра. Именно в каюте-то у Брыкина они и почувствовали себя человеками. Никаких ограничителей в горле, никаких досмотрщиков со стороны. Своя братва! И уж, конечно, никаких величаний по имени-отчеству. Все – ровня!

Сперва навалились на еду – волчий аппетит разыгрался от пива. Все подорожники – рыбники, шаньги, колобки, ватрушки – все, чем заботливые супруги набили сумки и чемоданы, вывалили на стол, а расчувствовавшийся Афоня сверх того выставил еще пузатик с малюсенькими, копеечными, рыжиками.

Савва Поженский да Иван Терехин (еще один первач, подсевший на последней пристани) попытались ихнему застолью придать деловой характер, что-то вроде производственного совещания устроить – оба так и вкогтились в Подрезова: дескать, как у тебя нынче с хлебом? как с помещениями для скота? что делаешь, чтобы удержать мужика в колхозе? Словом, для этих прежде всего дело. Серьезные мужики.

Но где там! Разве поговоришь о деле, когда Павел Кондырев в загуле!

Зыркнул своими цыганскими, топнул:

– К хренам дела! Завтра дела!

И как выдал-выдал дробь – всех на пляс потянуло. Подрезов топнул, Василий Сажин топнул, Поженский сыпанул горох по столу каким-то хитроумным перебором пальцев.

А дальше – больше. Посыпались соленые шутки-прибаутки, анекдоты, всякие житейские истории, и, конечно, начали строить догадки насчет внезапно исчезнувшего Павла Кондырева.

– К той буфетчице, наверно, подбирается, – высказал предположение Василий Сажин.

– Да, может, уж подобрался. Долго ли умеючи? – живо, с озорным блеском в глазах воскликнул Поженский. Савва по этой части тоже старатель был не из последних – в десять душ семью имел. Потом уже без всякой игривости, с неподдельным беспокойством за товарища: – Ты бы, Евдоким Поликарпович, приструнил его маленько. А то как бы он того… из хомута опять не вылез.

Но тут Кондырев сам влетел в каюту. Глаза горят, лицо бледное, потное – не иначе как шах и мат Клавочке, то есть буфетчице.

Покачался-покачался у дверей – артист не из последних – и выпалил:

– Братцы! Цирк на пароходе!

– Да ну?!!

– А что – двинули?

Но Савва Поженский – не зря на плаву двадцать лет – сразу совладал с собой, хотя было какое-то мгновенье – и у него угарным огоньком загорелся старый глаз:

– Бросьте! Не для нас эти забавы.

– А чего? – запальчиво возразил Павел Кондырев. – Подумаешь, с артистками цирка посидеть! Да там и не одни девчонки – такие лбы сидят, ой-ой! Целая бригада из поездки по колхозам да леспромхозам возвращается.

– Эх, Паша, Паша! Мало тебя мылили, вот что. Забыл, как давеча Тропников носом вертел? Дак ведь то в ресторане мы сидели, без паров в голове, а как прореагируют, когда мы середка ночи к этим самым артисточкам закатимся?

Вот это все и решило – Тропников да расчетливая осторожность Саввы.

– Пойдем, Пашка! Ко всем дьяволам этого Тропникова!

А что, в самом деле? Не люди они? Почему должны плясать под дудку какого-то кляузника и ябедника? А потом, он, Подрезов, в отпуске. Неужели и во время отпуска спрашивать, как жить, у Тропникова?

Подрезов любил первые минуты своего водворения в гостиницу.

Все чисто, все свежо в номере: белоснежная кровать, кафельная ванна, приветливо улыбающаяся горничная в белом переднике – как в праздник входишь. А потом, не успел еще раздеться, звонки. Один секретарь райкома – привет, другой секретарь – привет, третий… Просто непонятно, как и углядели. По коридору шел – ни одна душа навстречу не попалась…

Сегодня звонков не было. Сегодня, едва он снял с себя кожанку да отпил холодняка из-под крана в ванной (июльская засуха стояла в горле), в номер к нему толпой вперлись перваки. И те, с которыми ехал на пароходе, и новые: Онега, Лешуконье, Приозерье, Няндома, Коноша… Народ все крепкий, краснорожий, обдутый и продубленный всеми ветрами Севера. Одним словом, опорные столбы, на которых жизнь всей области держится.

На Евдокима Поликарповича навалились сразу трое – дух перехватило. Правда, и он в долгу не остался: Саватеева из Приозерья так приголубил, что у того слезы из глаз брызнули.

Кто-то из новичков завел речь насчет вечернего сабантуя.

У Евдокима Поликарповича, откровенно говоря, это радости не вызвало: у него еще вчерашние пары из головы не выветрились, да и дел на вечер был воз.

Но, с другой стороны, когда Подрезов портил песню своим товарищам? Когда шел против коллектива? Ведь ежели хорошенько разобраться, то первый секретарь и узду-то с себя может скинуть, только когда из района вырвется. А в районе ты всегда начеку, всегда по команде первой готовности – иначе как же ты с других спрашивать будешь?

Да дело, в конце концов, вовсе и не в том, чтобы разрядку себе дать.

Поговорить сердце в сердце, выложиться как на духу друг перед дружкой, ума-разума поднабраться – вот чем дороги были эти ночные, никем не планируемые совещания.

– Ладно, сказал Подрезов (все выжидающе смотрели на него), – пейте кровь! Согласен.

– Братцы, братцы! – В номер вломился Павел Кондырев. – Последнее сообщение Совинформбюро… Павла Логиновича в Москву забрали.

– Первого? Да ты что?

Сивер загулял по номеру. Перемены в руководстве области могли коснуться каждого из них. Это обычно: пересаживаются в области, а стулья трещат под ними, районщиками.

Все как по боевой тревоге начали затягивать ремни на скрипучих кожанках, поправлять фуражки.

– А ты чего, Евдоким Поликарпович? – Василий Сажин первый разморозил свой голос. – Одевайся. Пойдем послушаем тронную речь Лоскутова.

И Подрезов уж взялся было за пальто, да вдруг махнул рукой:

– Ладно, ребята, катайте. Хватит и того, что вы похлопаете.

– Ну и ну! Вот это рванул дак рванул!

– Да, хватит и того, что вы похлопаете…

– Натура!

– Посмотрим, посмотрим! У Лоскутова тоже не хрящики вместо пальцев…

Все эти голоса, восхищенные реплики, которыми сейчас по дороге в обком наверняка обменивались меж собой его товарищи, Подрезов хорошо представлял себе. Но сам-то он трезво, очень трезво оценивал свой поступок. Во-первых, в отпуске – какие могут быть претензии? У человека на руках путевка, причем путевка горящая, с завтрашнего дня, – имеет он право кое-какие дела перед отъездом справить? А второе – и это самое главное – с чем идти на совещание?

Тронная речь будет. Распишет Лоскутов свою программу, расставит вехи. А ежели наоборот? А ежели с ходу: доложить обстановку в районах?