Виктор Астафьев - Огоньки

— Ну, передохнул?

— Ага.

— Берись за весла, начнем биться против течения. Андрюшка поплевал на руки, подумал и снял с себя рубашку. Я сделал то же самое.

— Понеслась! — скомандовал я и принялся грести своим веслом.

Андрюшка уперся широко расставленными ногами в поперечину, работал изо всей мочи.

Хлопали весла, плескалась и шумела за бортами вода, в которой, словно раскаленные пружинки, сжимались и разбегались последние отблески заката. Где-то вверху по реке, у скал, тоскливо закрякала утка. Ей никто не откликнулся. Она крякнула еще раз и умолкла. Зажженный бакен удалялся от нас очень медленно. Руки у меня начали слабеть, делаться непослушными. А каково-то было Андрюшке! Но, к моему удивлению и радости, он греб все еще крепко.

— Немного уж до бакена, совсем маленько, — приободрял я его и еще сильнее и чаще опускал свое весло в воду.

Но вот я почувствовал, что лодка замедлила ход — Андрюшкины весла стали бить вразнобой. Выдохся Андрюшка.

— Давай, друг! Давай, Андрюш! — просил я его. — Ну, раз! Раз! Раз! Совсем чуточку осталось.

— Сереж… не мо… не могу… силы… уже…

— Андрюшечка, милый, нажми! Дружочек, капельку! Вот он, бакен… Дедушка…

Андрюшка как-то всхлипнул и ударил еще несколько раз по воде веслами. Нос лодки медленно приближался к белому бакену.

Я из последних сил приналег и крикнул:

— Ловись! Быстро!

Трясущимися руками Андрюшка ухватился за крестовину. Я перебрался на нос лодки и привязал ее к бакену цепью.

— Ф-фу! — разом вырвалось у нас.

Долго сидели неподвижно.

…Была уже поздняя ночь, когда мы приплыли к избушке. Убирая запасные лампы в чулан, я услышал из окна дедушкин голос:

— Это ты, Серега?

— Я, дедушка. Все в порядке. Лежи спокойно. Мы сейчас костер разведем, картошки сварим. Будешь есть?

— Буду, буду. Полегчало мне вроде. А где Ондрюха-то? Умыкался, поди, с непривычки, горюн.

Когда мы зашли в избушку, дедушка в валенках и старенькой ватной тужурке сидел у окна.

— Гляжу, нету и нету вас, — сказал он. — Река ведь, до беды недалеко. Слез с печки-то, а на улицу сил не хватило выйти, так вот у окна и сторожу.

Дедушка достал из стола цветастый мешочек, вытряхнул из него на свою широкую ладонь все леденцы, сколько их там было, разделил пополам и отдал нам.

— Пососите с устатку, пока картошка варится. Завтра лампы гасить и зажигать вам же, наверное, придется. Кто его знает, когда я поправлюсь. Ну, да теперь душа у меня спокойна — помощники вон какие приехали…

Мы сидим на высоком берегу, сосем и хрумкаем леденцы. Рядом, над костром, бормочет котелок с картошкой. На реке, будто далекие звездочки, мерцают огоньки бакенов, и мне почему-то кажется, что они хитро перемигиваются между собой: дескать, досталось братцам.

В темноте появился зеленый огонек и красный. А потом показалось сразу много огней, как в городском доме. И вдруг рявкнул гудок. Не стало слышно, как шумит перекат, и ночная тишина сразу пропала. Только доносится с реки: хлоп-хлоп-хлоп — плицы пароходного колеса об воду шлепают.

— Андрюшка, Андрюшка! «Короленко» идет! — кричу я.

Но Андрюшка не откликается. Он уже спит. Так сидя и спит. В кулаке у него крепко зажаты дедушкины слипшиеся леденцы.

1954