Семен Бытовой - Поезд пришел на Тумнин

Мы не заметили, как быстро шло время. Я взглянул на часы: семь. Переместились тени на склонах гор.

— Пора возвращаться. Пойдемте-ка обедать, — предлагает Николай Павлович. Мы идем обратно, собрав большие букеты таежных цветов, в том числе и багульника, чтобы зажечь его дома.

— Вы говорили о проводниках Арсеньева. Где их можно повидать? — спросил я по дороге.

— Один на рыбалке, в Датту, а Тихон Иванович Акунка лежит в больнице. Я вас познакомлю с ним непременно. — Николай Павлович смеется. — Понимаете, убил сохатого. Захотелось ему сырой печенки поесть. Давно, говорит, не ел. Потом, как водится, выпил воды из родничка. Вот и схватило беднягу. Попало ему за это от нашего парторга. Там же в больнице парторг сделал внушение Тихону Ивановичу, пригрозил даже взысканием.

— Разве Тихон Иванович член партии?

— Да. И работник неплохой. В прошлую весну, во время наводнения, проявил большую находчивость и мужество. Сумел организовать вывозку колхозного скота.

Николай Павлович достал из кармана веревочку и принялся туго перевязывать букет.

Он смотрел вдаль, то прищуривая, то широко раскрывая глаза, будто там, вдали, измерял что-то взглядом.

— Какие краски! — сказал он тихо, будто про себя. — Хочется писать. Давно ничего не писал акварелью. Вот уж сколько лет живу здесь и каждый раз вижу все новое и новое. Удивительно хорошие краски. Просятся на полотно.

Действительно, долина открылась перед нами во всей красоте. Чистые воды Тумнина, оттененные по краям густой зеленью, отражали первые блики вечерней зари, занимавшейся на горизонте.

Тихон Иванович Акунка лежит в палате для выздоравливающих. Прежде чем пустить нас к нему, врач выдает нам в передней белые халаты и просит не слишком долго задерживать больного. Тихон Иванович, предупрежденный о нашем приходе, впервые за время болезни побрился и надел коричневую пижаму. Он встретил нас радушно, пригласил сесть. Тихону Ивановичу в этот день впервые разрешили курить, но вместо трубки, с которой он никогда не расставался, Тихон Иванович курит папиросу.

— Много не буду! — ответил он, когда Николай Павлович сказал ему, что курить в палате не следовало бы.

Больные, лежавшие на койках вдоль стен, сказали, что дым вовсе им не мешает, — пускай Тихон Иванович курит, сколько ему хочется.

Старый ороч с большим усилием приподнялся на локтях и слабым голосом спросил:

— Не знаешь, Николай Павлович, горбуша пошла? Ей, однако, ходить пора!

— Ждем, Михаил Петрович; может быть, ночью и пойдет. — Николай Павлович был в курсе всех колхозных дел.

— Теперь болеть очень худо, — произнес старик. — Горбуши много ловить надо.

Михаил Петрович Мулинка, один из старейших рыбаков колхоза, заболел перед самой путиной. Его продуло на море, но оп долго крепился, не хотел ехать в больницу, пока совсем не слег. Его привезли поездом, когда он уже был без сознания, и стали лечить сульфидином. Врач рассказал нам, что надежды на его выздоровление было мало, но старик переборол болезнь, поправляется.

— Спирту если выпить, сразу встать можно, — говорил Мулинка. Он, видимо, томился без дела, очень горевал, что в такое время лежит в больнице, когда с часу на час у невода должны появиться первые гонцы лосося.

Врач строго приказал старику лежать и не ворочаться, помог ему повернуться лицом к стене и плотнее закутал его пуховым одеялом.

Тихон Иванович Акунка с сожалением поглядел на соседа, налил из графина в стакан воды, залпом выпил, пожевал сухими, потрескавшимися губами.

— Верно, худо курить! — Он закрыл глаза.

Николай Павлович стал выговаривать Тихону Ивановичу. Давно, дескать, пора бросать старые охотничьи привычки, давно пора перестать лакомиться сырой печенью сохатого.

— Ты передовой человек, Тихон Иванович. Должен пример другим показывать. А что получается?

Акунка внимательно слушал и отводил смущенный взгляд в сторону.

— Сохатый здоровый был. Только печенка больная, конечно, — объяснил он виновато. — Больше, однако, не буду. Еще помереть можно.

Мы попросили Тихона Ивановича рассказать нам о походе орочей в Хабаровск, к Арсеньеву. Уже мало кто помнил знаменитого путешественника. Один из его старых проводников по горам Сихотэ-Алиня, Александр Лазаревич Намунка, в позапрошлом году умер. Из знавших Арсеньева остались только двое: Тихон Иванович Акунка и Михаил Петрович Намунка. Но Намунки сейчас в Уське не было.

— О, капитан Арсеньев большой друг орочей! — сказал Тихон Иванович.

Рука его потянулась за папиросой, но Николай Павлович отодвинул пачку подальше. Акунка убрал со стола руку.

— Помню, конечно, хороший человек был Арсеньев, — повторил он.

Я записал слово в слово рассказ Тихона Ивановича, рассказ, полный искренней любви к Владимиру Клавдиевичу Арсеньеву, который в тысяча девятьсот восьмом году встретил в тайге убогие шалаши лесных жителей, а спустя восемнадцать лет вновь помог орочам дружеским советом...

— Плохо жили орочи, — говорит Тихон Иванович. — Хотели жить лучше, да не знали, с чего начать. Война еще шла. В тайге раньше партизаны были, партизаны ушли. Одни худые люди остались. Как пауты закружились они над стойбищем. Спаивали охотников. Даром меха брали. Очень плохо мы жили.

Тихон Иванович снова тянет руку к папиросам; поймав себя на этом, убирает ее, но по старой, многолетней привычке начинает шарить в карманах пижамы — ищет, видимо, трубку. Николай Павлович дает ему папиросу.

Тихон Иванович затянулся дымом.

— Да, — сказал он в раздумье, — хороший друг был капитан Арсеньев. О нем вспомнили, когда узнали, что новый закон жизни за перевалом есть. Собрались, было так, в шалаше у Александра Лазаревича Намунки. Он лучше нас всех Арсеньева знал, много с ним по тайге и сопкам ходил. Собрались и решили письмо писать.

— Кто же писал, ведь грамотных не было? — спрашиваю я.

— Как раз Кирюшка-партизан из Датту чего-то приехал. Мы говорили, он писал. Долго писал, весь день. Все люди стойбища вокруг него сидели. Потом шаман Иннокентий Намунка пришел. Кричать стал, что не надо писать. Амба злой будет. Однако не слушали шамана. Пускай кричит.

«Дорогой друг-капитан Арсеньев! — писали орочи весной 1926 года. — Ты больше всех знаешь нашу жизнь. Знаешь, как много нас было когда-то и как мало осталось. Ты жил в наших юртах, грелся у наших очагов, ел нашу пищу, курил наши трубки. Самые смелые наши люди ходили с тобой по тайге, плыли с тобой по рекам, переваливали через хребты. Помнишь, конечно, когда на речке Хуту случилась с тобой большая беда, совсем помирать думал, — орочи на ульмагдах пришли, кушать чего привезли тоже.

Дорогой друг-капитан! Много слышим теперь, что за перевалом Сихотэ-Алинь новый закон жизни есть. Ленин, самый большой человек, этот закон бедным людям дал. Знаем, конечно, почему на Тумнин закон еще не пришел. Дороги к нам худые совсем. По сопкам нужно ходить, по быстрым рекам плыть на ульмагде, в тайге тропки топтать. Как закон по таким дорогам быстро придет? Нет, конечно. Просим тебя, друг-капитан, расскажи закону, как на Тумнин прийти можно. Ты знаешь дороги, три раза, наверно, ходил.