Василий Шукшин - Там, вдали [Авторский сборник]

— А я — Циолковского. Я видела в Калуге его домик… Здорово это — почти всю жизнь прожить непризнанным. Только под конец, когда уже ничего не нужно… А?

— Это — подвижники, — согласился Юрий. Его тоже постепенно захватывало чувство, какое владело сейчас Ольгой; она умела заражать. — Это — чисто российское явление.

— Вот именно! А еще в доме должна быть мастерская…

— Какая мастерская?

— Столярная и слесарная. Много-много всяческих инструментов! Столы мы себе сами сделаем… — Ольга резко качнула головой, стряхивая каплю воды, наползавшую со лба на глаз. Пристально посмотрела на Юрия, так, что тому не по себе как-то стало. Легла на спину и опять закрыла лицо руками. И замолчала.

Четыре дня не было Петра Ивлева. Все эти четыре дня Ольга уходила вечером из дома и возвращалась глубокой ночью.

Фонякин зачуял что-то недоброе. Попробовал было поговорить с женой, та отмахнулась.

— В клуб ходит, куда еще.

— Каждый вечер-то?

— А чего тут такого? Что она, старуха, что ли?

— Она мужняя жена — вот что тут такого! — рассердился Фонякин. — Нет мужа дома — нечего одной по ночам шляться.

Жена нехорошо покривилась.

— Муж…

— А кто же он ей?

— Не пара — вот кто! — выпалила жена. — Вывезла!.. Таких-то у нас своих хоть отбавляй.

— Во-он ты как, — Фонякин понял, что жена, если что и знает, не скажет: зять был ей не по душе.

И запала ему в голову неспокойная дума.

«Против Петьки что-то замышляют, не иначе».

Один раз застал мать и дочь, о чем-то оживленно беседующих. При его появлении обе враз смолкли. Ольга ушла в свою комнату.

— Чего затеваете? — прямо спросил Фонякин.

Жена притворно всполошилась:

— Ты что?!.. Чего затеваем? Господи-батюшка!.. Скажет тоже.

— Смотри, — пригрозил Фонякин. — Я вам парня в обиду не дам. Поняла?

А на пятый день ему принесли в кабинет письмо. Ему лично.

«Уважаемый т. Фонякин!

Мы вас на самом деле уважаем, вы тут ни при чем. Но уймите как-нибудь свою кобылу-дочь. Это же стыд гольный! Ведь он, как ни говорите, учитель, наших детей учит. И она, мы слышали, тоже учительствовать собирается. Какой же они пример…»

Фонякин не дочитал письмо; у него в кабинете было много народу. Сидел, как помоями облитый, боялся посмотреть в глаза людям.

«Вот оно!.. Начинается», — думал.

Крепился, сколько мог, потом не выдержал, сказал:

— Товарищи, мне что-то… того… худо малость. Пойду полежу. Закончим на этом.

Шел домой скорым шагом. Правая рука — в кармане, письмо в кулаке — сжал так, что ладонь вспотела.

«Вся деревня знает уже. Сволочи! Одни мы с Петькой, как Исусы… Ну, погодите!»

Вошел в дом мрачнее тучи. Жена, увидев его, встревожилась.

— Что? Опять? Врача, может?..

— Позови Ольгу. Сама уйди куда-нибудь с глаз долой.

— А что такое, Павел?..

— Я кому сказал!

Жена, чувствуя грозу, пошла исполнять приказание.

Ольга явилась спокойная, чуть собраннее, чем всегда.

«Какая женщина… жена, мать могла бы быть», — невольно подумал Фонякин.

— Что, папа?

— Вот!.. — Фонякин бросил к ногам дочери письмо. — Сочинение прислали. Учительницей собираешься быть? Читай! — Фонякин раскалялся все больше. — Там ошибки, наверно, но там в лицо плюют!

Ольга даже не глянула на письмо.

— Анонимка? Не надо было читать…

— А что мне делать?! — крикнул Фонякин. — Глаза себе выколоть?

— Не надо читать, я сама все расскажу.

Фонякин не ожидал такого. Даже несколько растерялся.

— Что ты можешь рассказать?

— Я познакомилась с учителем Юрием Александровичем, мы стали друзьями…

«И как спокойно!» — с холодной яростью подумал Фонякин.

— Мы, очевидно, поженимся. Вот и все.

Как молотком били по голове, только удары были какие-то тупые и туго доходили до сознания Фонякина.

— А как же… — хотел заговорить он тоже спокойно. — Как же Петька?.. — голос прерывался, спокойствия не получалось. Он чувствовал, что сейчас сорвется. И Ольга чувствовала это, но оставалась спокойной. Это-то больше всего и взбесило Фонякина. — Муж как же?..

— Я никогда не любила его. Он знает об этом.

Фонякин поднялся.

— Иди сюда, — сказал он.

Ольга помедлила секунду, подошла.

Отец ударил ее по щеке. И потом еще раз и еще… Ольга попятилась от него.

— Еще, — попросила.

Фонякин шагнул и ударил еще.

— Шлюха.

— Еще бей!

— Шлюха! Вон из… — Фонякин задыхался.

— Еще бей! — требовала Ольга.

Фонякин схватился за сердце, стал торопливо искать глазами место, куда присесть. Он сделался белый, губы посинели…

— Папа! — вскрикнула Ольга. — Папа, что с тобой?

Вбежала мать.

— Паша!

— Не орите! — с трудом сказал Фонякин, осторожно опускаясь в кресло. — Дай глицерин. Скорей. В баночке…

Жена нашла нитроглицерин, Фонякин проглотил таблетку, откинулся на спинку кресла, закрыл глаза. Женщины замерли около него.

Долго все молчали.

— Седин не пожалела, — негромко заговорил Фонякин, не открывая глаз. — Не пощадила…

— Папа, при чем здесь ты?

Мать дернула дочь за руку, показала глазами на дверь. Ольга вышла.

— Отец, конечно, ни при чем. Эх, вы…

— Паша, успокойся. Ну не надо сейчас-то…

— Ты замолчи! — Фонякин вздохнул и сам замолчал. Только часто и глубоко дышал.

Вечером Ольга ушла из дома. Совсем.

Через два дня приехал Петр.

Тещи дома не было. Петр прошел в комнату Фонякина.

Павел Николаевич лежал в кровати.

— Что, опять? — спросил Петр. Даже не поздоровался.

Фонякин за эти два дня изменился до неузнаваемости: глаза впали, нос заострился, как у покойника, на щеках, в морщинах залегли нехорошие тени.

— Сядь, Петро, — сказал он. Сам несколько приподнялся на полушках. — Как дома?

— Тетку схоронил. — Петр отодвинул на стуле лекарства, присел на краешек. Хотел закурить, но спохватился.

— Да, кури! Дай, я тоже закурю.

— Может, не надо?

Закурили.

— Что с теткой-то?

— Рак желудка. Пятнадцать килограмм от человека осталось.

— Успел еще?

— Успел. Только не узнала…

Долго молчали.

— Ну, крепись, Петро… Все к одному: Ольга ушла из дома. К учителю… есть тут у нас…

Петр не понял.

— Как ушла?

— Ушла. Совсем. Замуж вышла. — Фонякин опустился на подушки. Видно, немалого стоили ему эти слова. Прикрыл глаза, шумно вздохнул. — От тебя ушла, не понимаешь, что ли?

Волной — от макушки до пят — окатил Петра мерзкий озноб. И схлынул. Жарко сделалось. Он молчал. Фонякин посмотрел на него… и отвернулся.

— Где он живет? Учитель… — спросил Петр.

— У бабки Маланьи… Спросишь — покажут.

Петр поднялся.

— Петя… — Фонякин привстал, глянул прямо в глаза зятю. — Не делай там греха… прошу. Хоть ты-то… Ничего же не изменишь. Как сына прошу…

Слова Павла Николаевича дошли до него, когда он шел к учителю. Он сбавил шаг. Надо было сообразить, как действовать. Но что тут сообразишь?!.. Так и вошел, ничего не придумав — какие слова говорить, что вообще делать?