Ахмедхан Абу-Бакар - Опасная тропа

— Она, дядя Мубарак, одного сельского парня с ума сводит.

— Вот тебе, вот тебе… — Наташа своими бессильными кулаками колотит по плечу Мангула, а он смеется и передергивает плечом.

— Не знаю даже чем вас угостить, — говорит Патимат. — Вот девушкам конфеты, угощайтесь…

А Мангул схватил вазу с конфетами и стал раздавать: «Это тебе, это мне», и так одну конфету девушке, а другую себе в карман.

— Неправда, дядя Мубарак. Это он сам по уши влюблен, влюбился в здешнюю девушку и однажды из клуба вернулся с фонарем…

— А из клуба все у нас возвращаются с фонарями… — не сразу сообразила Патимат о чем речь. Раздался хохот, затопали даже ногами. А когда Патимат объяснили, какие еще бывают фонари, и она засмеялась.

— Эх, до чего я не люблю скверных шуток, — встает Мангул, — мой отец, да будет долгой о нем память, любил говаривать: «За одного битого двух небитых дают». Да-да, вам это ясно или пояснить?.. Значит пояснить… после фонаря я в клуб не хожу — это раз. И мне там больше нечего делать — это два, потому что девушка, из-за которой я повадился туда, уехала в город сдавать вступительные экзамены в мединститут — это три. И есть надежда, что я ее чаще буду встречать в городе — это четыре. Дядя Мубарак скоро выздоровеет, и я с ним потолкую по этому делу — это пять. Вот так, уважаемые леди и джентльмены. Нам пора, и мы изрядно надоели больному…

— Да, постойте, от имени всех… — говорит Джавхарат, — и тех, кто здесь, и тех, кто на стройке, разрешите передать наше пожелание скорейшего выздоровления дяде Мубараку и скорейшего возвращения Патимат в харчевню «Семи сестер»!

— А то, клянусь… — перебивает Мангул, — забастуют студенты, которых заморили наши сестры щами и борщами и которые жаждут хинкала. Мы не шутим, — обращается Мангул, приложив обе ладони к груди, — клянусь, мы не шутим! От хинкала быстрее поднимались стены. Вы не замечали? А я заметил, что это сказывается даже на растворе.

— А Патимат завтра же может вернуться к вам, — говорю я.

— И это правильно! — подхватывают ребята. — А нянькой здесь пусть останется Джавхарат, Заира или Наташа.

— Все, все, — договорились! И мы пошли, — говорит Мангул, выталкивая ребят. — До свиданья!

— Спасибо, ребята. Удачи вам!

— Простите, ворвались, нашумели, но нам сказали, что вам лучше, дядя Мубарак, простите нас ради бога, — сказал бригадир Минатулла, выходя последним.

Как раз перед приходом этих милых, непосредственных парней и девушек, почтенные, я вспомнил о своей первой встрече с Патимат и о моем приятном удивлении, когда она повела себя так естественно, так доверительно, и для меня это было целым откровением. Потому что такое, даже два десятка лет тому назад, в моих горах было немыслимым и невозможным. Но вот, наблюдая сейчас за студентами, за их доверительными друг к другу взаимоотношениями, я в душе радовался, радовался простоте и непосредственности их. Они вели себя, как сестры и братья, как дети одной семьи. Взять хотя бы Наташу и Мангула со своими тайнами. Даже в том, что Наташа колотила его кулаками, было что-то родственное, доверительное, будто хотели они сказать: «Мы свои, всегда и на всю жизнь в беде и в радостях». Великое это дело, я скажу, почтенные, быть среди людей своим, быть самим собой, не подделываться, не подражать и не притворяться. Я за простоту, за доверительность, нравственную чистоту, свободную от всяких предрассудков и распущенности.

Синяки желто-сине-фиолетовыми пятнами проступали на теле. Раны на голове стали заживать и опухоли рассосались. Голова не болела и не гудела, правда, в теле была какая-то слабость, но сегодня я встал и, едва забрезжил рассвет, вышел на улицу. Свежесть утра была прекрасной, если бы не досада от того, что оторвали меня от любимого дела. Стройка идет, а я должен лежать в постели из-за какой-то случайности. Я издали видел: студенты уже подняли стены второго этажа детского сада. Получается большое здание — резвиться здесь будет вся сельская детвора с утра до вечера, пока папы-мамы, освобожденные от забот, будут с удовольствием трудиться. Нет, сколько бы раз я ни повторял, не зря наш Ражбадин затеял это дело, — чем дальше, тем больше я убеждаюсь в этом, убеждаются и остальные. Вчера вечером он один навестил меня.

— Все же меня одолевают сомнения, — сказал я ему, — я думаю, что это была не случайность, он хотел тебя, Ражбадин, столкнуть в пропасть…

— Его уже нет в живых, к сожалению, чтоб спросить. А о покойниках дурно не говорят… — с досадой объяснил директор.

— А почему он один с сыном оказался в машине? — спрашиваю я.

— Мы с нашим участковым оставили его на дороге, бросились тебя спасать, о нем мы и позабыли… Нас удивило то, что он не заинтересовался случившимся и укатил…

— Дурной и страшный человек. А Хафиз мне показался на этот раз очень любезным…

— Еще бы… такое, думаешь, ему простят, нет. С него спросят, Мубарак, и очень сурово, я думаю… Главное, ты… мы испугались… Живи, живи, дорогой Мубарак!

И при нем же вчера проведать меня пришла с пирогами и жена Ражбадина — Анай. И, угощая меня, она все время повторяла: «Спасибо, спасибо тебе, Мубарак, ты спас моего мужа. Сорвись он, в живых бы не остался… Спасибо!».

— Анай уже на стройке, Мубарак, — радостно сообщает мне Ражбадин.

— И что же она делает там?

— Учусь штукатурить… — смущенно сказала Анай, — ничего не получается… Не легкая эта работа, но интересная…

— Тогда получится, получится… — сказал я, желая подбодрить ее. — Спасибо, Анай, очень вкусные пироги…

— Пойдем, Анай, нельзя больному надоедать.

И вместе они ушли от меня. А к обеду жена принесла мне вареной картошки нового урожая. В горах наших почти на месяц-полтора позже созревает картошка, чем на равнине. И сейчас она пока что была мелкая.

— Поешь, с нашего огорода, — сказала Патимат, — правда, мелкая еще, просто несколько клубней проверила. В общем, картошка ожидается… И в совхозе уже приободрились, а то было духом пали, боялись, что колорадский жук уничтожит весь урожай.

— Хоть половину урожая соберем? — спрашиваю я, радуясь в душе такой вести, — ведь столько труда люди вложили.

— Будет, картошка будет, так сказал агроном и всех обрадовал. Даже больше ожидается, — сказала моя жена и взглянула на меня ласково.

— Ну и слава богу.

— Все хорошо, друг мой, только ты побыстрей выздоравливай.

— Я уже здоров, здоров, жена моя, радость моя, — оглядываюсь я, нет ли кого из детей в палате, притягиваю ее к себе и целую.

— Сумасшедший, что ты делаешь? А если кто зайдет?