Ахмедхан Абу-Бакар - Опасная тропа

— Доброе утро! — говорю я, поравнявшись с Усманом.

— О, это ты, Мубарак, доброе утро, — даже встрепенулся он. — Так рано?

— Да, надо цемент подвезти, песок, гравий к бетономешалке… Сегодня у меня последний день на стройке.

Красивая была машина, оранжевая, отливающая перламутром. Я бы ни за что не смог водить в горах машину, на равнине еще кое-как, а здесь столько поворотов, крутых подъемов, и всю дорогу приходится манипулировать руками и ногами. Смотрю на Усмана — узнаю и не узнаю его: без усов он совсем как наивный мальчишка. И надо же такое… усы, оказывается, могут совершенно изменить внешность человека.

— Ты что, уже ночуешь здесь, в новом доме? — спрашиваю я у него, показывая на огромный, добротно построенный дом, с ажурными дымовиками и такими же украшенными верхами водосточных труб. Дом хороший, но не такой, как этот приметный, своеобразный, так называемый образцовый, типовой. Стены, правда, гладкие, камни клали, прежде выровняв их напильником, даже раствора не видно, так гладко подогнаны они друг к другу. То там то здесь в стену вделаны резные узорчатые камни, на которых рельефно изображены то газель, то барс, а то и танцующая пара. Этот обычай у горцев сохранился еще, видимо, со времен культуры сасанидов. Я и не заметил, как в это время рядом оказалась Меседу с узелком в руке.

— Усман, дила — урши — сын мой, я тебе завтрак — беркеси принесла. Здравствуй — салам, Мубарак. Садитесь, поешьте, хватит вам обоим, — проговорила она, положив узелок и поправляя на голове белую накидку.

— Спасибо, я дома поел, — отказываюсь я.

— А он голодный, иди, Усман, пока не остыло, мне на ферму надо, Хадижа и сегодня не пошла, на Асият надеется, а вот свою дочь, свою Зизи, я так и не смогла приучить к коровам.

— Я, мама, ничего не хочу.

— Ты мне свои капризы дила урши — сын мой, не показывай. Если ты ее не можешь укротить, мы-то здесь при чем?

— Мама, я тебя просил, не вмешивайся в наши дела, — выговорил Усман, накладывая на диски колес блестящие ажурные никелированные колпаки.

— Вмешивайся, не вмешивайся, толку никакого. Помяни мое слово, умыкнет ее этот… — проворчала Меседу.

— Кто, мама? — улыбаясь, спрашивает Усман.

— Этот, говорят, студент какой-то волочится за ней. Хотя бы ты помог, что ли, ему, учитель, хела жан дат, — просит меня Меседу, развязывая узелок.

— Я с удовольствием, — говорю я, беру горячую картофелину, от которой шел пар, и подбрасываю ее в руке.

— Эх, не те джигиты пошли! И это мой сын, моя кровь, моя гордость…

— Ну и придумаешь ты, мама…

— Ты какой-то не такой, на себя погляди, осунулся, похудел, горишь весь… Решимости в тебе нет, даже Зизи заметила.

— На что? — подмигивая мне, спрашивает Усман.

— Где она вчера ночью была? Она же дома не ночевала, — проговорила она и тут же пожалела. — Али-Булат на пастбище, а Хадижа сама мне сказала, что Асият вернулась утром. Где она могла быть, как вы думаете?

— Наверное, у подруг, где же ей быть, — говорю я, желая рассеять тревогу.

— Вот-вот, и она матери своей сказала, что у подруг. А спросила я подруг — они и знать не знают. И этому можно поверить? Как вы думаете? А что, если она врет?

— Не врет она, успокойся, мама, — улыбается Усман.

— А ты откуда знаешь? Ты ей веришь?

— Верю!

— А если она была с этим… нет, такого позора мне не снести.

Меня удивляло при этом спокойствие Усмана, как будто он знал, где она была ночью и с кем.

— Ты, пожалуйста, учитель, никому о нашем разговоре, — проговорила Меседу, — это я выболтала потому, что ты наш человек и не сплетник, как другие, — взмахнула она руками в сторону сына. — Ты посмотри на него, он ушами хлопает и такое его не волнует, а? Скрути ее один раз в бараний рог, как твой отец меня когда-то. Ой, что я говорю? — Ей почему-то стало смешно: — хи-хи-хи, хотя я отца его, Мубарак, сама скрутила…

— Вот видишь, мама, — смеется Усман.

— Ты что зубы скалишь? Ты хочешь, чтоб она тебя? Нет, нет, нет, — повела пальцем по воздуху Меседу, и в белой накидке сейчас она очень походила на стрекочущую сороку. — Ешь, ешь, сын мой. От дома совсем отбился, и не ведаем, где ты бываешь, что ты ешь?..

— Где я бываю, всем известно, на пастбище, скотном дворе…

— Вот я тебя при Мубараке спрашиваю, зачем ты вот купил машину? Отец не хотел, я его уговорила, и Ражбадин, спасибо ему, помог. Зачем?

— Чтоб лошадей в табуне сберечь… и ездить.

— Только-то?

— А для чего покупают машину? — пожимает плечами недоумевающий Усман. Он подошел к трапезе, отломил чурек, взял ложку и стал есть пити в горшочке. Меседу славная хозяйка, готовить умеет вкусно.

— А я-то думала, у тебя на уме она, и машину купил ты только, чтоб ее катать и похитить. Сейчас, говорят, это модно, правда же, Мубарак?

— Что? — не понял я.

— Раньше девушек умыкали на лошадях, это очень трудно, хлопотливо и неудобно, а на машине…

— Ха-ха-ха, конечно же, очень даже удобно, а то лука седла вонзится в беднягу, и будет он орать на всю округу. — И мне становится смешно. — И участковый наш проснется от спячки.

— Очень удобно, мама, — хохочет Усман, заливаясь.

— Ему смешно, посмотрите на него! Просто удивляет меня нынешняя молодежь. Тебе не кажется, учитель, что они какие-то беспечные, невозмутимые, будто с рождения они знают, что с ними будет…

— О чем нам беспокоиться, мама? Как говорили в старину: что предначертано судьбой, то и сбудется, — все хохочет Усман, краснея до ушей.

— Что вы в судьбе понимаете? Жизнь вас еще не брала в тиски… Да что с вами говорить! Я пошла на ферму, ты будешь сегодня у нас?

— Буду, мама.

— До обеда будь здесь, завмаг обещал мебель привезти.

— Хорошо, мама.

И Меседу уходит. Обжигаясь горячим пити, Усман все еще смеется. Таким его я ни разу не видел и потому даже подумал: «Неужели я в нем ошибался, неужели этот парень, такой равнодушный ко всему, и называющий себя женихом, мог так спокойно вынести сообщение о том, что его невеста (да-да, в ауле уже иначе и не говорят об Асият и о нем, как жених и невеста) не ночевала дома?»

— Ты знаешь, где была ночью Асият? — серьезно спрашиваю я его.

— Знаю… — ткнул он меня пальцем в грудь и захохотал. Хохотал он до слез, хватая воздух ртом, как рыба.

— Она была с тобой?

— Угу… — говорит он с полным ртом.

Тогда у меня отлегло от души, и я с ним хохотал, не ведая еще о том, что между ними произошло. Смеялись до спазмы в животе. И он поведал мне о случившемся. Рассказывал он, держа в руке алюминиевую ложку и облизывая ее, как это делал мой Хасанчик.

— Понимаешь, Мубарак, я решил ее похитить, да-да, мама угадывала мои мысли, когда я покупал машину… — Он больше смеялся, чем рассказывал, поэтому, почтенные, о том, что случилось вчера, я поведаю лучше сам.