Владимир Жуков - Бронзовый ангел

Вспоминалось: дом в Пензе, в конце Московской, у самых путей, и отец, еще не сняв замасленную тужурку (он тогда водил паровозы), пробует ладонью печь — хорошо ли вытоплена; отец всегда так делал, возвратившись из поездки, слова еще не сказав… И сразу Антону представлялся он сам, идущий с аэродрома к своему «сборно-щелевому» в Ужемье; недавно пристроил крыльцо на светлых столбиках, и дом стал отличен от других, короткими рядами наставленных по обе стороны Сокольского тракта; но крыльцо что, оно не греет, а надо бы завалинку соорудить, пока лето, обнести дом выгородкой из досок и привезти со станции шлаку для засыпки. Антон и собирался этим заняться до отпуска, по воскресеньям, а в отпуск, в обещанный сентябрь, поохотиться, да вот не получилось, придется плотничать за здорово живешь, когда вся эскадрилья разлетится по курортам. И еще эта придуманная Аней поездка, тоже трата времени, если б, конечно, не свое, не надежда на мотоцикл…

Мысли о зиме, о доме далеко не простирались; снова вспоминался отец — только что переучился на тепловозного машиниста, прячет в комод свидетельство, подмигивает: «Мы, Сухаревы, с любой машиной сладим, у нас весь род — механики!» Ему бы, отцу, с инженером полка поговорить, думал Антон, потолковать, когда приключилась эта история с колесом на «ноль седьмой» — не отыгрался бы предками, своей железнодорожной безупречностью; тут не за себя, за других надо отвечать.

Шли полеты, и колесо, как обнаружилось, следовало заменить. Антон и собирался этим заняться, потому что Серега Ветошкин, техник самолета, желторотый еще, не сладил бы без присмотра, так сам же инженер и угнал его, Антона, на стоянку, где никак не могли справиться с чужой, не его звена, «ноль первой». Серега тем временем сменил колесо и, ясно, напортачил. Истребитель слетал, приземлился, колесо — к черту, машину развернуло поперек полосы, а следом, в короткой очереди, заходили на посадку сразу три самолета, и быть бы беде, не успей летчик на аварийной убраться с бетонки…

Может, и не пришлось бы завалинку к дому прилаживать, не случись такое. Вполне мог Антону выйти перевод, хоть и недалеко, в соседний полк, да со звена на эскадрилью, и в том гарнизоне четыре каменных дома, могли жилье потолковее подбросить — все-таки двое детей, а теперь уж, считай, трое. И сам же инженер полка рекомендовал на повышение, а как ему влындили за лихую посадочку, за балет на одном колесе, он в свою очередь такого наговорил Антону, что теперь о переводе и не заикайся. Будто сам не крутился возле «ноль седьмой», когда Ветошкин начал орудовать без разрешения, будто не положено инженеру подмечать, что на полетах творится.

Раньше ругал Антона только за одно — что бросил институт после третьего курса. Но тут какая обида? Иному со стороны покажется вроде и похвала, вроде инженер ставит техника звена Сухарева с собой на одну доску, равняет; да и то перестал привязываться — остались так, мелкие уколы: «З-з-а-очник!» Это после того как битый час беседовали и инженер так и не дознался, почему Антон решил остаться с незаконченным высшим.

А как ему объяснишь, академику? Отцу, когда прошлый год ездили всей семьей в Пензу, тому было проще растолковать. Да, бросил. Какая учеба — в одиночку корпеть над задачами? До иного допрешь, а главное, может, останется неизвестным — какой у тебя тогда диплом? И успеется еще. Кто учится на заочном, только для того и старается, чтобы из полка смыться. А ему зачем, ему нравится возле самолетов. И аэродромы везде одинаковые, видел.

Аня сидела рядом, поддакивала. Антон не мешал. Ему давно была известна ее тактика: муж выучится, а она что, так при корытах и останется? Пусть уж все поровну, раз у нее только торговый техникум. Недаром любила погромче повторять, разговаривая с соседкой на кухне, чтобы он слышал: «От замужней женщины немного требуется — в комната прибрано, дети умыты и чтоб сама не крокодил!»

«Ишь храбрая, выпроводила, — думал Антон, ворочаясь на вагонной полке. — И сапожки приписала. На импортные небось надеется… От Томки зависит. Вот ведь как: не хочешь просить, а попросишь. Хоть и старший брат, самому полагается помогать. Вот как выходит! Неудачная, по всему, дорога…»

В том, что поездка действительно не удалась, Антон убедился скоро, как только появился в Москве у сестры.

Жила она в Грохольском переулке, в новом доме. Родители Толика разменяли свои три комнаты, себе взяли однокомнатную квартиру в Бескудникове, а молодым досталась хоть и небольшая, но двухкомнатная. Антон здесь уже бывал проездом, ничего выдающегося в квартире не обнаружил и еще посетовал, что второй этаж, внизу магазин, всю ночь грохочут ящиками и подкатывают грузовики — он бы так жить не стал. Тамара в ответ только махнула рукой — братец никогда ни в чем достоинств не находит, а Толик подвел к окну и вроде как в оправдание показал та пристройку к магазинному дворику — гараж там для инвалидных колясок, и в нем Толику разрешили держать мотоцикл. Мнение зятя много значило для Антона, и он сказал: «Ладно, живите».

Теперь квартира ему понравилась. В первой, проходной, комнате появился гарнитур, недорогой, правда, расхожий, во красивый, а еще — чудной аквариум с рыбками, он висел на стене, один бок скошен книзу, и с пола, от насосика с электромотором в просвеченное лампой зелено-голубое подводное царство тянулись резиновые трубки.

— Это кому? Лельке? — крикнул Антон про аквариум, потому что сестра была в кухне.

— Да нет, Толик себе со скуки соорудил, пока я в экспедиции была. Лелька у бабушки, ее там в детсад отдали.

— А «Ява»? — настороженно спросил Антон, — Или уже не занимается?

— Занимается. Чего ему еще делать?

— И тебя катает?

Сестра не отозвалась. Антон тогда еще не сообразил, что так вот безответно обрывается уже не первый его разговор с Томкой и что беседует она больше на расстоянии, словно пряча глаза, — то из кухни, то из дальней комнатки, спальни. Вообще, как она сказала, день у нее оказался свободный, дали отгул, можно, конечно, по дому кое-что сделать, только ведь и брат тоже не каждый месяц является, полагалось бы рядом побыть. Но он ничего подозрительного не обнаружил, когда приехал с вокзала и когда плескался в ванне, непривычной ему, ездившему каждую субботу в баню, переменял военную форму на трикотажный тренировочный костюм. Только вечером, когда Толик возвратился с работы, когда сели за стол и выпили по первой рюмке, со свиданьицем, и Антон потянулся налить по второй, он вдруг заметил, что Томка встала и ушла, а Толик, ероша волосы, — тут и замечать было нечего, — отодвинул рюмку и кисло сказал:

— Ты давай один, неохота сегодня.

Сестра долго пропадала на кухне, потом явилась с горячей сковородкой, но сама есть не стала, и Толик, в сущности, тоже не стал, только расковырял котлету вилкой. Антон попробовал развеселить хозяев, рассказал, как весной ездил на охоту и провалился по шею в бочажину, еле выбрался, а потом хлопнул еще одну стопку — за процветание семьи родичей, но из торжественного ужина в честь его приезда явно ничего не выходило, и он смирился, поплелся за Толиком к телевизору.