Саин Муратбеков - Дикая яблоня

— Что тебе еще нужно? — спросил Кайрак с ненавистью и поднял на Данеша налитые кровью глаза.

— Дурак! Я хочу тебе помочь, — сказал Данеш, остановившись над ним.

— Уходи! — произнес пострадавший сквозь зубы.

— Давай помогу, — сказал Данеш и взял Кайрака за талию.

— Уходи, говорят! — повторил Кайрак.

Данеш невольно отступил в сторону и тут почувствовал, что еще немного, и ему самому будет плохо. Голова так промерзла, что на плечах у него, казалось, вместо нее кусок льда.

— Ноги-то как? Ничего? — спросил он, стуча зубами.

У Кайрака едва не брызнули слезы.

— Да оставь меня! Оставь!

— А сам заберешься на сани?

— Без тебя обойдусь! Слышишь? Обойдусь без тебя!

Данеш вернулся на свой воз, подождав немного, растирая нос и уши, и, убедившись в том, что Кайрак хоть с трудом, да забрался в свои сани, погнал лошадей.

Никогда он не думал, что холод может быть таким нестерпимым. Боль в голове теперь не отпускала его. Глаза слезились от встречного ветра, он не успевал вытирать их, и слезы, наверное, замерзали на ресницах, на щеках, возле носа. Он решился, снял ватник и закутал им голову, оставив щель для глаз. Теперь беззащитным оказались его торс и руки, одетые в рубашку и старенький пиджак. Стужа тотчас сдавила его грудь холодными железными щупальцами, не давая дышать. Когда на его теле не осталось ни одного не простуженного места, он вновь надел ватник.

Данеш нахлестывал лошадей, но время будто замедлило ход, растянуло дорогу на целую вечность. Он неистово тер уши, щеки, шею, вначале они болели от мороза. Потом боль исчезла. Когда он коснулся своих волос, ему почудилось, что это не его волосы, а жесткая проволока. Он начал растирать голову с удвоенным ожесточением. И почему-то вдруг вспомнил руки давешней доярки. Они были горячими, вот что. И она сегодня вечером будет ждать его. Именно это и сказала она, когда отозвала в сторону. Так поскорей же! Заботливые горячие руки спасут его!

Предзакатное солнце стояло в небе огромным раскалившимся до багрянца шаром, этакий огромный красный кусок угля. Только от него не было тепла, от этого большого бесполезного солнца. Оно висело почти над плечом Данеша, казалось, протяни ладонь — и обожжешься, а Данеш замерзал. Для чего же тогда взошло солнце в этот день, если у него не хватало сил отогреть даже одного человека? Отогреть именно сейчас, потому что потом будет поздно.

Данеш снова снял ватник и накрыл голову, стараясь согреть ее своим дыханием. Но в легких теперь тоже стоял холод, и дыхание выходило оттуда стылое, точно из погреба-ледника. Так он несколько раз снимал ватник, прятал в нем голову, словно затеял со стужей опасную игру.

«Да что же это такое? Когда наступит конец этой ужасной дороге? Неужели, пока меня не было, аул перенесли в другое место?» — думал Данеш. Это было нелепое предположение, он понимал сам, и в то же время теперь могло быть всякое, потому что в его мозгу исчезла грань между явью и вымыслом. Где он теперь? В казахской степи или в дьявольском котле, в котором жарят на трескучем морозе.

Потом мороз оставил его в покое, и ему захотелось спать, спать. Глаза слипались, слипались… Сейчас бы прилечь на мягкое сено. Разве найдется ложе удобнее этого. И полозья споют тебе песню, точно струны кобыза. Но он родился в суровой степи и поэтому знал, как опасен сон для замерзающего человека.

Кони будто понимали его, неслись как оглашенные, но ему все труднее и труднее было бороться со сном. Ресницы слипались, будто их смазали клеем. И сквозь дрему слышался треск. Словно весь мир потрескивал от мороза. В конце концов Данеш устал бороться, закрыл глаза, и ему стало тепло. Стало тепло, как летом. А вот на сани и доярка взошла, теплая, ласковая…

Но почему лошади встали? Данеш хотел приподняться, прикрикнуть на лошадей, но потерял равновесие и повалился на чьи-то крепкие руки. Его поставили на ноги, придержали за плечи. Ах, вот оно что: он все-таки добрался живым. Теперь можно и умереть, но, впрочем, зачем умирать теперь-то, когда он приехал домой? Отныне ему только и жить…

Его потрясли за плечо.

— Данеш, очнись! Где Кайрак? Слышь? Ты слышишь: где Кайрак?

Это голос заведующего фермой. Он пришел утром и сказал… Что он сказал утром? А сейчас он интересуется, где Кайрак. Разве Кайрак был с ним?

— Молодец, столько сена привез! — произнес чей-то знакомый и незнакомый голос.

— Будь проклят тот час, когда я послал их за сеном! — выругался заведующий.

Затем Данеш смутно ощутил, что его втащили в дом и принялись раздевать. Вначале отняли шапку, а он-то забыл про нее с тех пор, как повесил через руку. Потом стащили рубаху. Тепло вонзилось в него тысячей игл, прожгло суставы. Он не выдержал и застонал.

— Потерпи, милый, потерпи, — услышал он ласковый женский голос.

Может, это была она, к кому он так рвался в последнюю минуту?..

И тут у него закружилась голова.

После густого снега, после того, как буйный буран вволю погулял по степи, настала ясная погода. Но над степью еще царила злобная стужа, ее цепкая ледяная рука держала в тревоге все живое. Ох и неумолима ты, стужа!..

Мороз лепил на окне узор за узором. Не окно, а цветочная клумба. Только все цветы были одинаково серебристыми.

Когда не встаешь с постели и делать особенно нечего, ювелирная работа мороза вызывает даже интерес. Вот вырос один цветок, а потом у него появились новые лепестки, и уже на его месте цветок другой, диковинней прежнего. За окном мороз не страшен. Пусть рисует сколько угодно.

Так рассуждает сознание. Сознание человека отходчиво.

Но тело Данеша помнит до сих пор, что такое стужа, и когда мороз пишет свои узоры, оно переживает все заново: и бесконечную дорогу, и ледяные тиски, охватившие голову, и печаль, и безнадежность.

Голова Данеша перебинтована, видны только поблескивающие от жара глаза. А бинты белы-белы, точно снег, точно изморозь. Даже хрустят от крахмала, как наст.

Он редко остается один. Его то и дело навещают люди. Двоюродные братья сидит у постели часами, пытаются узнать, что произошло между ним и Кайраком. И когда они уходят, в их глазах горит жажда мести. Их сменяют другие, они участливо интересуются его самочувствием. А третьи, поболтав для маскировки о том о сем, заводят речь о его примирении с Кайраком.

Вот и сейчас это делает заведующий фермой. Он у постели Данеша уже во второй раз, хотя и в летах, и занимает на ферме высокое положение. Он сидит на табурете, сгорбившись, трогает седой короткий ус и говорит:

— Кайрак не уходит со двора. Замерз, сукин сын, а не уходит. Хочу, сказывает, упасть в ноги и попросить прощения. Плачет, бедняга. Хотя шут с ним-то с самим. Может, он и недостоин прощения. Может, ему только и место что за решеткой. Но семья у него, понимаешь, семья.