Саин Муратбеков - Дикая яблоня

Я смирился с судьбой, приготовился к справедливому возмездию, но тут до меня дошел смысл разговора, который вела между собой взрослые. Да, все-таки накликали беду собаки старика Шымырбая. Сегодня на рассвете в контору заехал почтальон и передал черную бумагу на Токтара…

После завтрака мы встретились перед конторой колхоза, место сбора назначил сам председатель, когда отпускал нашу бригаду на выходной день. Лучше бы он этого не делал, Нугман, не собирал нас в это утро вместе. Мы почему-то избегали разговоров о вчерашнем походе, не смотрели друг другу в глаза, ждали своего бригадира. Вот придет Ажибек, снимет с нас это необъяснимое чувство неловкости. Да и там, на покосе, мы покажем всем, какая у нас замечательная бригада!

Но время шло, а бригадир все еще не появлялся. Не видно было и самого председателя. Он сидел в своем кабинете, руководил оттуда колхозом, а в дверь конторы то и дело входили и выходили озабоченные люди.

Наконец Нугман выглянул в окно и, молча оглядев наш кружок, произнес как-то сухо, будто мы были чужие, будто он не узнал нас:

— Пришли? Ну-ка, зайдите ко мне.

Мы неохотно, уступая друг другу право войти первым, вползли в кабинет и сгрудились возле дверей. Председатель был не один. Сбоку от стола сидела моя мама и смотрела в окно, словно пришли какие-то неинтересные ей люди.

— Это же мы, — беспокойно сказал Асет, — неужели вы нас не узнаете?

— Да уж как не узнать? Таких разбойников видно за километр, — сумрачно ответил Нугман. — А где ваш главарь?

— Уехал на станцию к дяде. Сказал, будет там учиться и работать, — доложил Кайрат, пряча от нас глаза.

— Значит, сбежал. Ничего, вернется. А не появится сам, найдем его и под землей, — вконец рассердился Нугман. — А с вами что делать? Запрем-ка мы вас в сарае, как бандитов, врагов трудящегося человека, и будем держать до приезда милиции.

Мы перепугались до смерти, представив себя под замком голодными, холодными. Я в отчаянии взглянул на мать. Неужели она не заступится, отдаст меня на расправу? Но мама смотрела на меня хмуро, в глазах ее не нашлось и капельки жалости.

— Багила, вы будете против, если мы запрем вашего сына? — спросил Нугман, глядя на меня.

— Не буду, — сурово ответила мать, — если его даже милиция заберет в район. Зачем мне сын-преступник? Уж лучше вообще не иметь никакого, — закончила она с горечью.

Я не выдержал, закричал:

— Мама, я больше не буду… Мама, прости меня, прости…

Следом за мной расплакались остальные ребята, стали клясться, что тоже больше не будут, умоляли простить.

— Ладно, поверим. На первый раз простим, — сказал Нугман, подумав, как бы взвесив свои слова. — Но если еще повторится подобное, вам придется ответить и за этот поступок.

— Не повторится!.. Не повторится!.. — закричали мы с жаром. — Вот увидите, мы больше не будем!

— Хорошо, ступайте, — сказал Нугман с облегчением, тоже радуясь, что все закончилось миром. — Через час приходите снова, поедете на сенокос, как мы и договорились. Вас отвезут к роднику Когалы.

Через час, как и было сказано, мы забрались на арбу с нарой гнедых в упряжке, и старик Байдалы повез нас к роднику Когалы, где стояли летние домики косарей. Гнедые бежали неторопливой рысью, меланхолично постегивали себя хвостами, отгоняя назойливых мух и оводов. Арба покачивалась, точно колыбель, на мягкой пыльной дороге, вдоль которой стоял тростник, лоснился под начинающим палить солнцем, словно кожа человека. Нас сопровождали, нам пересекали путь большие и малые бабочки всех цветов. Громко стрекотали кузнечики и веселыми брызгами выскакивали из-под лошадиных копыт.

Но все степные шумы перекрывал неумолчно говоривший старик Байдалы. У него была одна тема — его заклятый недруг Ажибек.

— А что ждать от человека с головой, похожей на тыкву? — размышлял старик Байдалы. — Еще когда он на четвереньках ползал, я посмотрел на форму его головы и сказал себе: «Ээ, Байдалы, не жди ничего хорошего от этого человека, уж он-то тебе насолит». И, как видите, старик Байдалы не ошибся… И это еще не все. Только цветочки. Он всю землю спалит, разрушит. Потом вспомните, что я говорил. Старик Байдалы видит все!

Когда мы приехали к роднику Когалы, нас поставили к волокушам, погонять хворостиной быков. Я сразу вызвался на волокушу моей сестры Назиры и побежал к ней через поле. Она увидела меня еще издалека, остановила своих быков и кинулась мне навстречу. Мы не виделись каких-то десять дней, и я тоже сильно соскучился по сестре, помчался к ней, не чуя от радости ног. Она тоже обнимала меня, целовала в щеки, в лоб. Мы беспричинно смеялись, не сводя счастливых глаз друг с друга.

Сестра Назира загорела на солнце, стала как будто выше ростом и чуточку полнее. Работа разгорячила ее, мне даже стало жарко в объятиях Назиры.

Когда мы немного успокоились, сестра обрушила на меня поток вопросов:

— Как бабушка? Мама? Как ребятишки? Не болеют? Что нового в нашем ауле? Что пишут с фронта?.. А мне… писем не было? — спросила она, неумело притворившись равнодушной.

Только сейчас я осознал, что Токтара уже нет, что он никогда не вернется в наш аул. Но сказать об этом сестре у меня не хватило духу.

— Дома все здоровы. Маму выбрали бригадиром. В общем, все хорошо. А писем… а писем пока еще не было, — сказал я как можно беспечней.

— Ладно, подробнее расскажешь после. А сейчас садись на быка и погоняй, — сказала сестра Назира и помогла мне забраться на бычью спину, говоря: — Это здорово, что вы взялись помочь. А то прямо разрываешься на части. И сено нагружай-разгружай, и быков веди. Устаешь — сил нет!

И мы взялись с Назирой за работу. Я подгонял быков к очередной копне сена, а сестра нагружала волокушу. Движения у нее были точные, уверенные. Временами она поглядывала на меня и ласково улыбалась. Потом мы везли волокушу с горкой сена к стогу, и Назира подавала его наверх. А там, наверху, сено принимал глухой Колбай и раскладывал равномерно по стогу.

В обед вся бригада сошлась к летним домикам. Мы ели вместе с взрослыми, как настоящие работники, расположившись на траве. Когда обед подошел к концу и косари отдохнули, утолили голод, одна из женщин спросила:

— А ну-ка, ребята, расскажите, что нового в ауле?

И тут Кайрат ляпнул:

— Еще одна похоронная бумага пришла. На сына старика Шымырбая. Ну, который в лощине живет.

— Что ты сказал? Повтори, что ты сказал? — заволновались женщины. — Он говорит: убили Токтара!

Сестра Назира удивленно посмотрела на Кайрата. Будто ей не верилось, что он произнес именно эти слова. Я делал Кайрату тайные знаки, подмигивал то правым, то левым глазом, швырнул исподтишка кусочком земли. Но Кайрат уже ничего не замечал, точно токующий тетерев. Он оказался в центре внимания, его так и раздувало от гордости. Не подозревая, что каждое слово ранит мою сестру, Кайрат упоенно рассказывал во всех подробностях, как утром привезли похоронку и как собрались аксакалы и пошли в лощину Агишки, к старику Шымырбаю и его старухе.