Саин Муратбеков - Дикая яблоня

— А почему сломалась? Нарочно, да? Нет, тут пахнет вредительством! Вы не хотите работать! Вам наплевать, что идет война! Я вас под суд! Всех под суд! Вы у меня руками — руками будете косить! И чтобы сегодня же были снопы.

Раньше мама никому не позволяла себя обижать, а если кто и пытался обидеть, быстро отбивала у того охоту кричать на людей. Но тут она и слова не сказала, только стиснула зубы, почернела лицом, снова села на коня и уехала в поле. А вскоре на ток поползли арбы и волокуши со снопами нового хлеба.

В этот день мы вернулись домой далеко за полночь. Еще к вечеру с гор подуло холодом, и у нас с сестрой Назирой, босых, одетых легко, совсем по-летнему, зуб на зуб не попадал. Мама отправилась вместе с нами, чтобы поесть и погреть поясницу. Дома она сняла пояс и приложила к спине бутылку с горячей водой. В комнате было тепло и спокойно. И когда к нашему дому подкатила арба, перестук ее колес прозвучал для моих ушей словно грохот сказочной колесницы.

— Тетя! Тетя! — завопил за дверью Манар истошным голосом.

— Господи, опять что-то случилось! Ну, негодники, ну, негодники, — посетовала мама и, наскоро повязав пояс, вышла на улицу, и тотчас мы услышали ее полный ужаса голос: — Что ты говоришь?! Господи, что ты говоришь?!

Мы с сестрой Назирой выбежали из дома. Темная фигура матери склонилась над арбой, возле нее маячил Манар.

— Как же это случилось, Манар?.. Как это случилось? — горестно повторяла мама.

На арбе кто-то мучительно застонал.

— Карл, голубчик… Карл, миленький… потерпи. Сейчас мы что-нибудь сделаем, — ласково попросила мама.

А Манар, всхлипывая, рассказал, что они расстались с Карлом. Тот сказал, что будто бы пойдет на ток и там будет ждать. А Манар решил, хоть и темно, скосить еще три круга. Он прошел два круга и повернул на третий, и тут кто-то вскрикнул из-под косы.

— Он, наверное, здесь хотел подождать, пока я закончу… Мы собирались потом к Шымырбаю, дыни поесть… Он ждал и заснул… А я не знал… Я не знал… — Тут выдержка отказала Манару, он зарыдал во весь голос.

Бабушка вынесла лампу и вместе с мамой осмотрела Карла. Меня не подпускали близко к арбе, но все же я успел увидеть окровавленное тело, лохмотья, в которые превратилась иссеченная одежда, и невольно попятился к дверям. Мама тоже не выдержала и отвернулась.

— Нужно срочно съездить за доктором, — сказала мама. — В таком состоянии его в больницу везти нельзя. Мальчик не выдержит. Кого же послать? — спросила она как бы самое себя. — Ясно, я сама поеду в Канар. Манар, отвези пока, голубчик, Карла домой! Назира, разбуди кого-нибудь из немцев. Пусть они подготовят мать. У бедняжки больное сердце. Как бы и с ней не случилось беды. А ты что стоишь? — обратилась она ко мне. — Ступай сейчас же в дом. Побудь с маленькими. Они уже, наверное, перепугались одни.

Уходя в дом, я услышал, как вновь застонал пострадавший и как мама сказала:

— Потерпи, дорогой… я сейчас поеду за доктором.

— Несчастный, — сказала бабушка. — Видно, ему на роду страдать суждено.

— Бабушка, вы опять за свое? — услышал я голос Назиры и закрыл за собой дверь.

Маленькие уже повылезали из постелей и ревели в в три голоса. Болат и Марат басовито, а сестренка Жанар вторила им тоненьким, пронзительным голосом. Я начал их успокаивать и так и этак, и уговаривал, и стыдил. Замучился, не зная, что еще с ними делать. Хоть плачь вместе с ними.

— Если не перестанете, волк постучится в дверь, — сказал я, прибегая к последнему средству. — А медведь уже смотрит в окно. «Кто здесь плачет?» — спрашивает.

Но маленьким хоть бы что — ревут в три ручья. Тогда я подошел к двери, незаметно для них постучал и спросил того, кто будто бы стучался в наш дом:

— Кто там?.. Говоришь, ты, безумная Бубитай?.. Нет-нет, я не открою дверь. Нет, нет, не проси! У нас никто не плачет… Да, никто. Это плачут дети Нурсулу.

И братья, и сестренка тотчас замолкли, вытаращили глазенки, испуганно уставились на дверь.

— Канат, там сумасшедшая Бубитай, да? — спросил Болат, который был чуть постарше остальных.

— Она! Услышала ваш плач и пришла. Раз они плачут, говорит, заберу их с собой.

— Канат, мы не будем плакать, скажи ей: пусть уйдет, — взмолился Марат.

— Эй, сумасшедшая Бубитай, уходи! Наши дети плакать не будут! — крикнул я, глядя на дверь.

И сам испугался, бросился к братьям и сестре, залез к ним под одеяло. А вдруг безумная Бубитай и вправду таится за дверью?

— А днем сумасшедшая Бубитай к нам приходила, — зашептал Болат, прижимаясь ко мне горячим боком. — Бабушка дала ей поесть. А потом прибежала Тоштан и увела тетку домой.

— Канат, повернись ко мне, — тихо захныкала Жанар, обнимая меня за шею.

— Канат, скажи Болату: пусть он возьмет мою руку, — попросил Марат, боясь говорить громко.

— Болат, ты ведь уже большой…

Мы прижались друг к другу тесней и так незаметно уснули.

Но всю ночь мне снились кошмары. За нами, ребятами, гонялся с ружьем Ырысбек, грозясь расстрелять, и я прятался в куче кизяка, сложенной перед дверью. Потом появился окровавленный Карл, он смеялся и пел как ни в чем не бывало и обнимался с Манаром. Я видел во сне сражение: отряды солдат, исчезающих в пороховом дыму, а когда их вовсе не стало, из клубов черного дыма появился толстый волосатый человек и пошел на меня, зловеще поигрывая ножом глухого Колбая. Я в ужасе, но бежать не могу — ноги мои словно приросли к земле. Открываю рот, чтобы позвать на помощь маму и бабушку, и вместо крика слабенькое, сдавленное шипение. Я просыпаюсь, дрожа от страха. Рядом со мной сладко посапывают малыши. В комнате сумрачно. Со стола тускло светит керосиновая лампа. Я ищу глазами бабушку, но она еще не вернулась. Мы одни. И я проваливаюсь в очередной страшный сон.

На этот раз мои враги бездомные собаки — дети Караканшык — Кокинай. Они носятся по улице, свирепо оскалив клыки, гоняя людей по домам. Я, таясь, выглядываю в окно, — мне нужно пробраться к маме на ток, передать что-то важное, но перед домом меня караулит, щелкает зубами огромный черный пес, тот легендарный черный щенок Караканшык, о котором нам рассказывал старик Байдалы и о котором мы некогда так мечтали. И я плачу навзрыд…

Я проснулся от чьих-то шагов. Лампу уже погасили, на стене лежал серый рассвет. Я перевернулся лицом к окну и увидел бабушку. Она, кряхтя, стелила на полу коврик, готовилась читать утренний намаз.

— Бабушка, а где мама?

— Мама на ток пошла… Мученица! Сегодня опять не спала… Не хочет о себе, так хоть бы о детях своих подумала.

В голосе ее сложное чувство: тут и жалость к невестке, и возмущение, и обида. И точно: днем мама забежала попить горячей воды, и бабушка сразу на нее напустилась:

— У тебя что? Кроме колхоза нет никого? Ни детей, ни семьи?