Дмитрий Дурасов - Мальчик с короной

— А что, могу! — гордился Митя и играл мускулами…

До берега оставалось немного, когда егерь услышал взрев мотора и понял, что лодка уходит. Егерь побежал, увертываясь от сухих обезлиствевших сучьев. По тому, как скоро просветлели кусты, понял — сейчас будет берег, сорвал с плеча «тулку», закричал и вырвался на речную луговину.

Белый каютный катер, слегка накренясь, уходил в развороте на стрежень реки. Из каюты никто не показывался, занавески на окнах были плотно задернуты, забелело в люковине чье-то лицо и пропало. На катере прибавили оборотов, и мотор, заверещав и заныв, вздыбил лодку и понес ее против течения.

Митя проводил глазами пропадавшую точку, забулькав сапогами, зашел в реку, смывая с лица капли пота.

«Ушли… и следов не оставили — вот она что делает, река…» Егерь не доверял речникам, рыбакам, скоротечному лодочному народу. Его больше влекли потайные лесные озерки, заросшие протоки с щучьим всплеском, редкие, как нечаянная радость, родниковые ключи в мшистых вековечных каменьях.

Покурив на берегу, егерь повернулся спиной к реке и вошел в лес. Здесь ему было тихо и спокойно.

Егерь знал лес во все времена года, отличал неспешную, сменяющую друг друга череду дней, ощущал ход извечной природной жизни.

…Весна врывалась в строгий, по виду зимний еще лес паводком взметнувшейся от открытого солнца реки. Сломленные и снесенные ледоходом льдины заносило на низкую луговину, где их сталкивали в реку тысячи растопившихся подснежных ручьев. Вешние воды омывали лес после зимней спячки, и он, как вылезший из отсыревшей берлоги медведь, лениво и вольготно грелся под солнцем, подставляя лучам каждую былинку.

С весной приходили грозы — громыхали и светились молниями над лесом, срывая ветрами кожурки с лопнувших почек, помогая распрямиться крохотным, как новорожденные дети, клейким листочкам. Через несколько дней бор, рощи, прибрежные кусты дрожали и поблескивали миллиардами свежих, нагретых солнцем листьев. Летом лес замыкался в себе, хранил тайные звериные тропы, окутывал теплыми туманами грибные поляны, упавшие под собственной тяжестью росные травы, зрелые малинники и черничники.

И так до осени, когда под ногой похрустывают трубочки листьев и на пожухлом кочкарном мхе взблескивают капельки брусники; однобоко алеет крепкая клюква. Осенняя пожелть, багрянец, дух грибной еще не выветрился, и во всем лесу так до первого снега…

Егерь вышел на поляну, постоял у высокого купола муравейника, подивившись мудрому инстинкту единенного насекомого племени, крепко приготовившегося к зиме. Присел у кочки и не спеша набрал в горсть брусники. По оранжевому, словно не остывшему еще от летнего солнца стволу сосны спиралью мелькнула огненная белка. Держа факелом хвост, галопом проскакала полянку и, уткнувшись егерю в сапог, испуганно заверещала, выкатив гневные блестящие глазки. Митя одним махом отправил в рот горсточку ягоды и пошел проведать лесопосадки.

Над молодыми, вытянутыми в ряд елками-трехлетками высилась могучая, точно мачта старинного парусника, ель. Обломанная верхушка ели медленно раскачивалась, ловя ветер, у подножия дерева было тихо и сумрачно.

Вглядываясь в вершину ели и удивляясь про себя, что он не может отыскать взглядом знакомый улей, егерь подошел ближе к дереву и встал как вкопанный. У подножия ели, там, где земля желтела от опавших иголок, лежал расколотый улей. Мед, вытекавший из смятых сот, смешался с хвоей и смолою. Пчелы, трепеща крылышками, сгрудились вокруг пчелиной матки.

Егерь встал на колени, голыми руками осторожно вкатил рой в улей, перехватил покрепче веревкой и, взвалив на плечо, быстро пошел к дому…

Вечером Митя всей семьей сидел за столом, пил чай из подаренного Ангелисой электросамовара, привычно выслушивая ее упреки. Жена и девочки молчали. За окном поднявшийся с реки злой, остудный ветер мотал близкую рябину, стучал по стеклу созревшими пунцовыми кистями…

Конопатый приземистый мужик лет сорока вытащил из-за русской печи ружье, еще раз с недоумением оглядел нашу воинственную экипировку и молча вышел на улицу. Мы, гремя заколенниками, скрипя ягдташами, искря папиросами, двинулись вслед. Егерь вывел из сараюхи мотоцикл, бросил в коляску охапку сена и сказал, медленно разгораясь охотницким азартом:

— Поехали… Стать на место затемно надо, может, и будет лёт. По утке возьмете, а то и по паре, кто его знает.

Мотоцикл фыркнул, и мы тронулись, глотая желтым цветом фары темную неизвестную дорогу.

Хозяйство, в которое привел нас случай, славилось некогда по всей области обширными болотами и озерами, полными всякой дичи, славилось и старичком егерем, помнившим самого Сабанеева.

Славная здесь была охота! К восторгу и великой гордости хозяев на диво работали красавцы легаши — тонкомордые сеттеры, челноком снующие по болоту, деловые, мускулистые пойнтеры, долговязые худые курцхары и драцхары, высоко подпрыгивающие в траве спаниели — всем хватало дичи. Хозяйство процветало, старичок егерь, как Гомер, воспевал подвиги охотников. Сами же герои сидели в окружении собак на лавках и, пригорюнившись от неизъяснимого чувства, пели русские песни или рассказывали друг другу правдивые случаи из охотницкой практики.

Лет пять назад коснулась этого заповедного уголка мелиорация, и так основательно, что ушли в прорытые траншеи все болота, высохли озера и подалось куда-то птичье население. Пропали без следа бесценные бекасы, дупельшнепы и гаршнепы, кулики, болотные курочки, коростели, чибисы и даже такой всем известный кулик, как болотный курухтан и фифи.

Старичок егерь походил возле дренажных канав, потрогал усохшей рукой керамические желоба и трубы, заскучал и вскоре помер. Охотхозяйство осталось, но теперь мало кто приезжал. Новый егерь служил здесь по совместительству, основной его работой была охрана колхозного склада ядохимикатов.

— На лужи поедем, ребята! — донесся сквозь рев мотора крик егеря, мотоцикл вильнул в сторону, и мы понеслись по гладкой и твердой как камень глинистой тропе. Под колесами все время мелькали быстрые серые тени: это разбегались юркие степные мыши. Один раз мы чуть не наткнулись на здоровенного барсука, который тотчас, показав толстую спину, скрылся в бурьяне. Все вокруг клубилось предутренним туманом. Мы остановились у снопа соломы, покурили и решительно тронулись к темневшим в сторонке кустам. За ними и скрывались, но докладу егеря, «лужи» — единственные во всей округе мелкие, едва прикрытые водой озерца. Расставив нас но лужам, егерь скрылся.

Туман стал гуще, зеркала воды совсем не было видно. Я встал между двух сырых кочек, обмял вокруг хрусткую осоку. Под ногами захлюпала торфяная жижа. Тотчас с края озерка раздалось недовольное кряканье, суматошный всплеск и хлопанье крыльев. Близко от меня мелькнула гигантская от тумана утка и молча улетела куда-то в пустоту. Мне разом стало жарко, и хоть стрелять еще было нельзя, я быстро взметнул к груди заряженный «зауэр» и застыл так, стараясь не пропустить ни малейшего шороха. Но все было тихо, изредка с воды доносилось какое-то бульканье, я вытягивал, как мог, шею, всматривался, но из-за тумана разглядеть ничего не мог. Ясно было одно — на озере все-таки водились утки.