Дмитрий Дурасов - Мальчик с короной

Юра встает.

— Так, теперь все ясно… Довели девку… Ну сволочи!

Кончинский:

— На бомбу все сваливают, гады… Дескать… надевайте простынки и ползите на кладбище… Слыхали такое… Философию подводит… чтобы вернее под юбку залезть…

Художник:

— Я таких видел… Это подонки, Люда, подонки… Морды потасканные, судьбы никакой, спят до часу дня, пока другие трудятся… Таких отстреливать надо, как бешеных волков…

Нина Ивановна:

— Я о подонках только в книгах читала и думала: краски сгущают писатели, народ пугают… а тут…

Миша:

— Что о них говорить? Это плесень, а не люди… На них дунь — пыль пойдет… А ты, Людка, глупости эти выброси из головы… Про бомбу забудь — у нас щит ракетный непробиваемый! Ясно? И вообще… Подумаешь, не поступила? В следующем году обязательно поступишь… Только лучше будет… Еще один язык выучишь… Вот честное слово, поступишь…

Ирочка:

— А лучше, Людмила, поступай к нам в театральное! Я тебе помогу басню подготовить… В тебе определенно что-то есть — из тебя Борис Семенович героиню вылепит! Будешь играть личность! Жанну д’Арк, Софью Перовскую! Зою! Когда чувствуешь себя неуверенно в жизни, надо воображать себя знаменитым, героическим человеком — и станет интересно… А мы, артисты, всю жизнь играем героев! Иди в актрисы, Люда, не пожалеешь!

Водолаз Юра задумчиво:

— Ты, дочка, пойми: актриса ты там или не актриса, институт у тебя или нет, а жить надо… Жизнь, она, конечно, не все пряники — она мучит, она и учит… А батьке своему так скажи: «У пацанов «творческое начало» — это мы хорошо понимаем, а вот без нас тоже не обойдешься…» Да по мне любая баба любого мужика в сто раз нужнее! Это я тебе говорю! С мужика, как с козла молока, а ты сколько детей народить можешь? По глазам вижу, что не меньше шести… Я, может, грубо говорю, но верно… Я ведь никакого воспитания не имел — у меня папа с мамой еще до войны умерли… Так что с двенадцати лет один… а вот вырос, кажется…

Кончинский гордо показывает на Юру.

— Он у нас, Людок, орел! Я за него жизнь готов отдать, так его, боцманюгу, люблю за справедливость! G ним не служба, а рай… Таких на флоте на вес золота ценят… Для меня он не боцман, а… а… адмирал! Вот!

Юра свирепеет.

— Суши весла, Кончина! Какой я тебе адмирал?! Ты мне эту анархию брось свою… Я как был матросом, матросом и помру! И мне моего звания дороже нет! А то, чуть что — сразу адмирал! Да на всех адмиралов кораблей не хватит, чудак…

Люда нерешительно оглядывается на Нину Ивановну.

— Можно мне домой пойти? Я тут недалеко живу… Папа волнуется… Мы завтра с папой придем к вам… Я вас познакомить хочу — вы такие замечательные… Если бы не вы… Я ведь…

Мишка подскакивает к боцману.

— Разрешите проводить, товарищ адмирал?! Я мигом слетаю… И Иришке надо домой…

Художник поспешно:

— И я пойду… Мне завтра утром на этюды ехать с учениками в лес. Выспаться надо, а то не дойду…

Ирочка торопит всех:

— Пойдемте, пойдемте быстрее. Ужас! Уже половина первого.

Художник, Мишка с Ирочкой и Людмила поднимаются по трапу. Люда оборачивается, пытается что-то сказать, но, шмыгнув носом и робко улыбнувшись, машет рукой…

Нина Ивановна вдруг всплескивает руками и кричит:

— Бебешку! Бебешку-то позабыли!

Бросается в кабинетик и выводит заспанного барашка. Бежит по трапу и сует бебешку Людмиле.

— Возьми его, девонька, а то у нас ему травки никакой нету… Железо кругом и вода… Сыро у нас, а ему солнышко нужно и тепло…

На дебаркадере остаются Нина Ивановна, Кончинский и Юра. Стоят и смотрят, как по мосту медленно, о чем-то споря, идут ребята. Кончинский поднял бинокль, разглядывает и смеется:

— Вовсю топают… Айвазовский, старикан-то наш, в авангарде, а баран в кильватере… Все как в лучших флотах…

— Да, им еще долго топать и топать… Сколько у каждого впереди мостов этих и всякого разного… И везде надо пройти и не сорваться…

Нина Ивановна жалостливо вздыхает и берется за чулок. Кончинский прячет бинокль и принимается за ржавый мотор. Юра надевает очки и разворачивает газету.

Впереди еще целая ночь дежурства.

Правление колхоза «Восход» располагается в центральной усадьбе деревни Громово и построено лет пятнадцать назад в виде слегка подправленного современным воображением древнегреческого храма.

Утро не такое уж раннее, у колонн храма-конторы людно. Председатель начинает прием с девяти, «народы» приходят к восьми и в ожидании покуривают, сбившись, как солдаты, в тесные кружки. Над шапками-ушанками вьется синий дымок, кто-то толкается, кто-то смеется. На площадь в клубах холодной октябрьской пыли, визжа и хрюкая, въезжает длинный, набитый свиньями зеленый грузовик. Из кабины выходят огромная, с выпуклым животом женщина и худой, похожий на погнутый гвоздь, мужик. Посмотрев на замок председательского кабинета и оглянувшись на свой стукающий копытцами грузовик, они озабоченно переглядываются.

Без пятнадцати девять через площадь перепархивает небольшая стайка хорошеньких и нарядных, как птички, девушек. Топоча лакированными, цветов радуги, сапожками, девушки, похихикивая, юркают в канцелярию и рассаживаются по своим жердочкам-столам.

Без пяти девять перед конторой останавливается новенький «Москвич», и из его нутра вылезает председатель Андрей Сергеевич. Сбоку, из-за угла правления, выходит навстречу ему секретарь парторганизации Антон Семенович. Андрей Сергеевич и Антон Семенович здороваются и сообща открывают дверь кабинета. Андрей Сергеевич — мужчина лет сорока, в зеленой шляпе, элегантном темно-синем костюме с галстуком, темными печальными глазами и темным портфелем в руке. Больше, чем на председателя колхоза, он похож на научного сотрудника какого-нибудь промышленного института. Войдя в кабинет, Андрей Сергеевич, не сняв шляпы, усаживается за стол и нервно закуривает папиросу. Рука со сгоревшей спичкой неуверенно тычется в разные стороны, не находя пепельницы, и застывает в воздухе. Заметив, в какую беду попал председатель, Антон Семенович осторожно берет из руки Андрея Сергеевича спичку и бросает в угол, где стоит урна. Антон Семенович — крепкий, круглоголовый мужчина лет пятидесяти пяти, совершенно непохожий на научного сотрудника, а очень похожий на боевого секретаря парторганизации небольшого колхоза. Одет он в домашней вязки свитер и старенький заношенный пиджак, в карман которого с крестьянской основательностью заткнуто несколько карандашей и ручек. Оглядев кабинет и встретившись глазами с книгой П. Шапкань «Сельское хозяйство будущего», он, как солдат перед боем, переступает ногами, оправляет складки пиджака и говорит: «Входите!»