Елена Быкова - Большая Ордынка

— Начальство разгулялось, — шепчет мне Клотильда. — Сало он хранит в сейфе, только для маршрутов. Наши геологи страшно скупой народ. В поле экономят каждую копейку, для жен, — неприязненно говорит она. — Понимаете теперь, почему у нас такой жалкий рацион?

Бабка Варвара подкладывает немцам в миски тушенку с макаронами, явно обделяя всех остальных.

— Ешьте, ешьте. Главное, чтобы были сыты, — обращается она к ним.

Гоги перехватывает мой взгляд.

— Большую политику делает бабка.

— Очень благодарю, бабуся, — говорит Отто.

Он страшно черен для немца, брови — сплошной чертой, как у черкеса.

Разговор идет на общие темы. Юра-младший раскраснелся, всех перебивает, ему хочется блеснуть эрудицией, и он бросается от музыки к наполеоновским войнам. Он развалился на скамейке, почти лежит, рассуждает. Клотильда наблюдает за ним с иронией.

— Чрезмерно возбужден, дорвался до общества, — шепчет она мне.

В общем, славная баба…

Игорь Леонидович покидает нас, устал от пути и тряски. Немцы продолжают сидеть за столом с потрясающей выправкой и каменно молчат. Юра-начальник тоже неразговорчив и почти не улыбается. Он собирает документы, оставляет немцам на завтра задание на два маршрута, старшим назначает Курта.

Попили чай и все расходимся.

Опять залаяла проклятая собачонка и не дает мне уснуть всю ночь.

Шумит, шумит Псузаапсе.

Просыпаюсь поздно. Клотильда не разбудила, пожалела. В лаборатории она и Игорь Леонидович. Он уселся за весы, налаживает.

— Есть успехи? — спрашиваю его.

— Пока никаких.

Клотильда делает анализы, наставила бутылок с пробами. Сегодня она какая-то другая, довольная. Не узнать.

— Очень нагревается лаборатория, — жалуется Игорь Леонидович. — Не представляю, как в ней работать в условиях песков.

— Придется устанавливать под тент. Вот и все, — говорит Клотильда.

— Не знаю, не знаю…

Помогаю Клотильде работать по новым методикам.

— Нас с вами приглашают завтра на пасеку. Поедем! — сообщает она заговорщически, чтобы Игорь Леонидович не слышал.

— Куда же я с ногой? Кто приглашал?

— Володя, здешний лесничий. Это совсем недалеко. Нас довезут на тракторе. Поедем? — Глаза блестят. Видно, ей очень хочется поехать. — А вечером будем работать хоть до утра, даже лучше, прохладней. Хорошо?

— Поедем, — соглашаюсь я.

Мы задерживаемся опять допоздна и уходим все вместе.

По дороге Игорь Леонидович рассказывает про немцев:

— Приглашают завтра в маршрут, к водопаду. Говорят, очень красиво.

— Непременно идите. Если бы не нога, я бы обязательно пошла, — уговариваю его и думаю: «Очень хорошо, если он пойдет, будет удобно и нам удрать на пасеку».

— Конечно, идите. Хорошие ребята. Эти немцы мне больше нравятся, чем наши Юры, — подхватывает Клотильда.

— И все-таки для меня есть что-то чуждое в них, — говорит он. — Жалуются, что на практику их только на Кавказ пускают, а в Среднюю Азию — нет. Я вот все думаю, если вдруг война…

— А вы не думайте. Учитесь у бабки Варвары, — говорит Клотильда.

Встали рано. Пьем чай, собираемся в лабораторию.

Игорь Леонидович внял нашим уговорам, ушел иа рассвете в маршрут. У Клотильды настроение приподнятое. Перед зеркальцем подчесывает брови, красит губы.

— Все невестишься… А срок-то твой давно вышел, — говорит бабка Варвара.

— Разве срок когда-нибудь выходит… — урезониваю ее я.

— Может, и твоя правда, кто его знает, — соглашается бабка.

В лаборатории что-то делаем, но, в основном, поджидаем трактор.

Клотильда сполоснула пол-литровую бутылку, наливает спирт:

— Возьмем чекушку, угостим их.

(О, женщины! Вспоминаю холодный отказ в спирте Юре-младшему.)

Загромыхал трактор — заулыбалась, торопит:

— Пошли, пошли.

Володя и Клотильда усаживают меня рядом с трактористом. Моя нога — мой постоянный козырь. А им приходится стоять сзади.

Трактор ревет, швыряет нас то вверх, то вниз, мы в шторме земли и камня.

Володя обнял Клотильду, держит, чтобы она не выскочила. Славный парень, естественный, ничего не строит из себя и не дурен собой.

Вид у Клотильды сияющий.

В общем, как мало нам, женщинам, надо!

Трактор накреняется так, что мы висим в воздухе, вот-вот перевернемся. Сердце замирает. Но гусеницы прочно сцепились с землей.

Заросли груши, чащоба, первозданность, спуск. Опять пересекаем Псузаапсе. Подъем, опять каштановый лес. Стоп. Приехали. Пасека.

— Так вы действительно хотите поработать или так?.. — спрашивает Володя.

— Да, да, конечно, хотим, полный трудовой день.

— Ну, смотрите, — говорит он, — не заплачете? Матвеич, а ну встречай рабсилу!

Одутловатый низенький Матвеич в широкополой полотняной шляпе страшно похож на гриб-шлюпик.

— Чи работать, чи мешать? — спрашивает он.

— Приехали вам помогать, — говорит Клотильда.

— Ну тогда здравствуйте, если не шутите. Мед резать будете?

Несколько мужчин на пасеке окуривают улья. Над каждым ульем черное облако пчел.

— Вы им хоть маски дайте, их же искусают, — волнуется Володя.

— Не болтай, чего не знаешь. Если пчелу не трогать, никогда не укусит. Зачем им маски, — укус, он даже пользительный.

Мы заходим в домик. Душный запах меда, окна закрыты, жужжат пчелы. Соты с медом на лавках и столах. Их отжимает на центрифуге парень в тельняшке, крутит ее вручную. Рыжая струя меда стекает в ведро.

— Берите ножи. Вот кипяток, кунайте. Разогреется нож — режьте соты. Чтобы рамки не нарушать. Мед сюда ложите, — объясняет Матвеич, — а рамки в ряд. Аккурат мед снимем, их обратно в улей будем ставить. Мед пробуйте, — угощает он. — Только он горький, потому не цветочный, а каштановый. Цветочный — тот много слаще и душистый.

Мы надеваем халаты и принимаемся за работу.

Вначале дело не идет, но постепенно мы осваиваем технику резания и входим во вкус и азарт.

Пчелы облепили мне лицо и шею. Но слушаюсь совета Матвеича, не отгоняю их, не делаю резких движений, и они не кусают. Даже приятно их нежное щекотание, они слетают с моих щек и, опять усевшись, шевелятся. А Клотильду они раздражают, и она надела маску.

Мы соревнуемся в резании меда. Нам то и дело подносят с пчельни новые рамки. Работа спорится. Теплый нож мягко срезает воск.

Удивительно держать в руках это чудо, налитое медом, тяжелое трехмерное кружево сот.

Мне становятся все более приятны прикосновения пчел, шевеление их на моих губах и щеках. Может быть, они ищут общения? Хотят научить, рассказать, поделиться, пытаются найти способ сигнализации?.. Но я, но мы — мы ничего не понимаем, не хотим понять, хоть и умеем хорошо их эксплуатировать, и они сердятся и жалят…

— Я думаю, Володе не будет стыдно за нас, — говорит Клотильда. Это она говорит после того, как Матвеич нас похвалил.