Елена Быкова - Большая Ордынка

Пора оленям приниматься за работу, каюр не позволяет их вьючить, откормились, хватит.

Придется сделать передышку перед подъемом. Подъем не так уж велик, но развал скал всегда опасен, особенно для новичка тем, что обычно затянут плотным мхом. Ступаешь, как по мягкому, толстому серебристому ковру, а надо проверять, пробовать каждый шаг. На секунду зазеваешься, ступишь неверно — сломал ногу. Особенно опасен спуск. Спускаешься всегда быстрее, многие прыгают как со ступеней, вот тут-то легче всего угодить ногой в расщелину.

Инна на каждом таком развале больше всего боится за новичков. Они ничего не хотят слушать — скачут, лишь бы скорее спуститься.

Благополучно перевалили развал. Опять можно идти спокойно. Тайга пореже, не нужно продираться сквозь заросли, встречаются поляны, все в цветах. И удивительно — птицы не поют. Вообще их не слышно, не долетают до этих мест. Тайга поражает разнообразием цветов, трав, деревьев… Запахи так неожиданны — то терпкие, то пряные, то нежные, и все-таки лес без птичьего гомона, без этой многоголосой переклички какой-то застывший.

Люся тоже жаловалась: «Птиц здесь совсем не слышу. Очень тоскую по птицам».

…Второй раз Инна увидела ее в магазине. Люся подошла, спросила, как она устроилась, зазвала к себе. Глупо было бы отказываться, и Инна пошла. Она сразу заметила, что в квартире все по-прежнему, порядка только меньше. У нее создалось впечатление, будто Люся в своей квартире не успела еще освоиться, хотя живет уже с прошлой осени. Казалось бы, достаточно времени. Она накрывала на стол так, слоено не знала, где что лежит, откуда что достать. Инна несколько раз удерживала себя, чтобы не подсказать. Инна поняла, что Люся совсем не хозяйка.

— Водки выпьем? — спросила она. — У нас еще прошлогодние грибочки остались.

Интересно, Инна их собирала, мариновала, а Люся ее угощает. Подумать только!

Они выпили по рюмке за дружбу. Инна никак не могла понять, что собственно нашла в ней Люся, почему хочет подружиться с ней. Неужели ничего не понимает? Святая, что ли… Трудно ее понять.

— Нескучно вам здесь? — спросила Инна.

— Мне нескучно. Встретить бы человека, с которым было бы интересней, чем одной. Пока не встретила такого.

Инне даже стало как-то обидно за Генку — что же, значит, ей скучно с ним? Увидела бы она его тогда, в березничке, на грибных полянках…

Чтоб там ни было, но все свободное время они стали проводить вместе.

Как завороженная сидела Инна, когда Люся играла. Часами могла слушать с каким-то щемящим чувством грусти, может быть, даже обиды за то, что сама ничего не может. Когда-то она мечтала учиться музыке, но ее матери было не до этого. Что могла тогда простая вальцовщица, одинокая женщина, потерявшая мужа на войне, до музыки ли ей было…

Гаммам Инну мать не научила, зато деньги научила считать. С малых лет Инна знала, цену копейке, и за эту школу благодарна ей. Недаром ее назначают казначеем и в месткоме год от года, и в экспедициях. Знают, что Инна рубля на ветер не бросит ни казенного, ни своего. Правда, дочке она ни в чем не отказывает, еще бы не хватало экономить на детях, зачем тогда их заводить. У ее девочки все есть, и ей-то она обязательно купит пианино и будет учить музыке, и в школу поступит она только в английскую.

Люся недовольна звуком пианино:

— Инструмент никуда не годится, нет чистоты.

— Какой чистоты? — спрашивает Инна.

— Чистоты звука. Это когда каждая струна настроена на свою строго определенную высоту. Пожалела отправить в Чульман свой Бехштейн, а теперь мучаюсь. Понимаешь, вот — ля, — Люся ударяет по клавише, — разве таким должен быть этот звук… Ля — прозрачная, чистая капля, падающая на льдинку. А фа?.. Фа, как замша, мягкое. И ре?.. Глубокий, как чистая валторна…

Люся окончила Ленинградскую консерваторию, работала концертмейстером, а вот приехала сюда.

Значит, какая любовь!.. Теперь учит школьников. При клубе организовали что-то вроде кружка, очень много желающих. Все накупают инструменты. Пианино контейнерами завозят в Чульман. Работы у Люси хоть отбавляй.

Инне нравится следить за ее руками. Они взлетают и падают на клавиши. Большие сильные руки. И сама Люся тогда кажется большой и сильной.

О нем они никогда не говорят. Хотя Инне очень бы хотелось узнать, как такие разные люди смогли полюбить друг друга.

Много она сыграла Инне за это время, и Баха, и Бетховена, и Шопена. Особенно Инна любила слушать Шуберта. В поселке тишина, работа окончена, все разошлись по домам, детей не слышно. Лиственница пахнет. Только по вечерам в поселке чувствуется запах лиственницы, доносится из тайги. Чульман-река шумит, бежит, ударяется о камни… Люся играет Шуберта. И так это все похоже на то, что она играет.

А потом объясняет Инне:

— Ты чувствуешь, какая прозрачность в этих трелях? — Она играет правой рукой в верхнем регистре. А потом берет несколько аккордов. И Инна поражена, как вдруг все застыло вокруг. А потом полилось, полилось. Такая свежесть, такая сила. Жизнь, жизнь. За одно это можно уже полюбить.

Со странным чувством уезжала Инна из Чульмана в тайгу. Расставаясь с Люсей, она как бы расставалась и с ним, рядом с ней и он был ближе. Но Инна понимала, что рано или поздно надо найти решение в так странно сложившихся отношениях с Люсей…

У конечного пункта маршрута отобрали пробы, сели перекусить. Виталий любит брать с собой сало, считает его самым калорийным продуктом, ну а Инна предпочитает сгущенку, и другие тоже ее любят, намажут на хлеб — вкусно и сытно.

Сегодня Виталий был в хорошем настроении, проб отобрали много, все успели. Навьючились как ишаки и двинулись в обратный путь, надо было спешить.

Инна решила воспользоваться настроением начальника. Стала убеждать его, что пора припугнуть каюра, нельзя же без конца навьючиваться самим. Люди устали. Конечно, Виталий попал в кабалу. А почему? Потому, что оформил с ним договор по безналичному расчету. Оленей в договоре значилось больше, не одиннадцать. Каюр договор подписал, а получил только за своих одиннадцать оленей, остальные деньги идут на нужды отряда. Нужд много, всюду надо платить, перечислений никто не любит — давай наличными. Вот Виталий и влип, потому что скомпромиссничал. Деньги с него каюр взял, а олени его не работают. Зато люди надрываются, таскают все на себе.

— Каждый вправе поступать, как он хочет. Но работа не должна страдать, — доказывала Инна.

На другой день состоялся разговор с каюром. Он пообещался в следующий маршрут вьючить оленей. Но назавтра же сообщил, что олени сбежали, наверно, пугнул медведь, теперь придется ему рыскать по тайге, искать. На этом все и кончилось.

По утрам опять каюр раньше всех появлялся к завтраку со своей собачонкой, уходил, а к ужину возвращался.