Елена Быкова - Большая Ордынка

Когда Ленка в первый раз меня увидела, на мне был новенький костюм джинсовый «Лии Страус», так эта дура сразу на меня упала, решила, что тоже из чьих-нибудь сынков. Стала она липнуть. Повел я ее в кафе, потом зашли ко мне.

Я ее спрашиваю:

— Ленка, неужели ты так со всеми?

— А что такого? Чего ты удивляешься? Ты мне понравился, вот и все. Женись на мне. Очень надоело мне у твоей тетки.

Я ей говорю:

— На что ты мне нужна? Да и я тебе не нужен. Ты что думаешь, у меня денег, что ли, очень много? Я только на себя заработать могу. А тебя прокормить, ой-ой-ой, сколько нужно, и прокормить и одеть.

— Ну, женись, хотя бы, чтоб мне прописаться, а потом разведешься. Я у тебя даже жить не стану. Мне московская прописка нужна, хочу быть самостоятельной.

Как-то говорю ей:

— Дура ты дура. Тетушку не слушаешься, раздражаешь, она на тебя все больше и больше сердится, а к ней-то ведь ты так подмазаться могла бы, что она тебя не только прописала бы, но и завещание на тебя составила бы. Самостоятельности захотела! Да нет в тебе никакой самостоятельности, вот что я тебе скажу. И терпения никакого нет.

— Терпения у меня нет. Но все равно я знаю, что Танечка скоро меня выгонит.

— Почему?

— Да так. Чувствует моя душа, что так оно и случится.

Но мне она тогда ничего больше не сказала и по поводу того, что в институт не поступила, — молчок. Все врала, говорила, что занимается, ходит каждый день учиться. Я еще ей предлагал:

— Деньги хочешь иметь? Давай устрою тебя реставратором. Подучишься — хороший заработок. Иконы будешь реставрировать тем, кто успел нахватать.

Думаю, рисовать она может, приятели у меня в этом деле есть. Даже повел ее туда. Походила она, походила и перестала. А потом ребята мне говорят:

— Повертелась она у нас, в мастерской, запросто смогла бы научиться. Искусства, говорит, у вас здесь никакого нет, шарашкина фабрика, а денег у меня и так навалом. Отец мой, что захочу, то и достанет. Но все это мне не нужно, потому что я хочу только самостоятельной жизни.

Надо же, как заливает!

Я, конечно, тетке про мои делишки с Ленкой не рассказывал, да и сейчас не расскажу. И рассказывать-то не о чем. Да и Ленке все на свете до лампочки, будто ничто ее не касается. А поступает так для формы, вроде все так, вот и она, не отстает от других. Такое у меня впечатление, что в жизни ей ничего не жалко, и себя не жалко. Свое она запросто может отдать, глазом не моргнет. Как-то день рождения у меня был, прибегает:

— Подарок тебе принесла.

Открываю коробку — замшевые ботинки мне отгрохала. Говорю:

— Ленка! Откуда это у тебя такие деньги?

— Ничего, ничего. Пусть это тебя не волнует. Достала, и все.

Думаю, ну если она их, эти деньги, у тетки стянула, тогда еще куда ни шло, той так и надо. А если кто-то деньги эти ей дал, а она мне… Все же как-то неприятно. Так она и не призналась. Может, и ботинки эти у кого-нибудь уволокла? Черт ее знает?! Во всяком случае, ботинки привозные. Фирма! В продаже таких не было.

Вообще пошиковать она любила. Как-то тетка была в отъезде (она постоянно в командировках), Ленка меня пригласила и такой прием отгрохала, прямо как в посольстве. Научилась у тетушки. Та пыль в глаза пускать умеет. Какие она приемы устраивает, так никто никогда не подумает, что она скупая и каждую копейку учитывает. Вот Ленка у тетушки манеры и переняла, хозяйничает, угощает. Все мы так надрались, чего там только не было, и ви́на, и коньяк, еды хватило бы и на три дня. Я еще подумал тогда, где же она такие деньги берет? Кто теперь ей деньги даст, все жадные стали. Значит, прав я, у тетушки ворует. Но как та могла не заметить?.. А потом уже тетушка мне рассказала, что Ленка за нее по переводу гонорар получила, даже по нескольким переводам. Паспорт теткин показала, почтальон ей поверил, так вот она, значит, все эти деньги на нас и размахала.

Странная она девчонка, понять ее трудно. Как-то она мне вот что говорит:

— Знаешь, Леша, Танечку ты никогда не бросай. Плохо ей будет одной, когда она состарится. Пожалей ее. Она ведь не такая уж плохая. Думаю, может, и не плохая, да сухарь. Я ей крови-то попортила. А без меня, ей тоже плохо будет. Мне, говорит, всегда маленьких очень жалко бывает, а стариков еще жальче, потому что никому они сейчас не нужны.

И правда, стариков как-то совсем перестали жалеть. И не понимаю я, почему это происходит? Вот был у меня дедушка, очень старенький, а как его все уважали, как ценили. А сейчас и старики какие-то совсем другие стали. Может, поэтому они никому и не нужны? Какие-то суетливые, и каждый ведь не хочет согласиться, что он состарился. Все в молодые лезут. Я раз с одним очень умным человеком об этом говорил, и он мне сказал, что это техническая революция так влияет. Потому что раньше старик мог своим опытом поделиться и на производстве, на заводе там, и ученый… А сейчас все, что старики знали, никому не нужно, потому что опыт-то совершенно другой, старики новых машин не знают и узнать не могут и поделиться им совсем нечем. Вот поэтому и происходит, что уважения к ним никакого. А они понимают, что не нужны, но нет того, чтобы скромно себе сидеть. Все — к молодежи, к молодежи тянутся, а понять ее не могут. Ну, все-таки слова Ленки я помню, и, по-моему, это хорошие слова она тогда сказала.

Тут она перед самым своим отъездом, перед тем, как тетка ее совсем довела, ко мне забегала и портфельчик свой у меня забыла. Нашел там ее дневник или что-то вроде, галиматья какая-то, записки, но я все-таки прочитал. Все у нее там путаное, как и она сама, ничего не разберешь. Может, я не понял.

А что, если тетушке, Татьяне Павловне, их подсунуть?! Пусть прочтет и задумается.

Еду, еду, не доеду. Я все забуду в Москве, что было дома плохого и стану другим человеком.

В поезде хорошо, так бы никогда и не вылезала из вагона, а только бы в окно, только бы в окно и глядела. Все убегает, убегает от тебя или ты от всего. Так, наверное, и в жизни. Трудно разобрать — ты ли от нее убегаешь, или она от тебя.

Девочке, маленькой совсем, мать говорит: «Смотри, вон по земле человек идет», а она отвечает: «Нет. По земле он летит, а по небу идет». Что она думает, эта девочка? Люблю маленьких. То, что нарожу себе не меньше пяти детей, это уж точно.

Прислушиваюсь к поезду и в его громыхании отчетливо различаю, как он повторяет очень ритмично: едем победить, едем победить.

Обязательно буду все записывать, каждый день, как папа. Правда, ему-то это зачем? Что там в его жизни происходит особенного. Чепуха!

Танечка теперь моя абсолютная наставница. В сущности, она очень даже хорошая, я даже ее люблю. Но понимаю, что нужна ей больше, чем она мне. Без меня ей будет ой как плохо. Пусть и пилит она меня день и ночь, но ой как плохо ей будет, когда останется одна. А я не хочу быть одна, ни за что. Но только не с папой и мамой, и уж, конечно, не с бабушкой. Что они сделали для меня? Родили, только что. Эта хоть пилит с утра до ночи: это сделай так, это сделай эдак. А те даже этим не занимались, швырнули как собачонку. Плохая. Ну что же, может быть, я и плохая. А позаботились ли они о моей душе? Была же я маленькой? Кому до меня дело? Папе? Он день и ночь возится с своей мертвечиной. Маме? Каждая репетиция в ее Народном театре дороже меня.