Альберт Гурулев - Осенний светлый день

— Новости я вам, Семен, не сообщу, если скажу, что тайга это не только зверь, белка, соболь. Не только деревья… А потом, вот какой парадокс: я вырос в рабочем поселке, где нет ни леса, ни реки. Казалось бы, должен считать, что и так хорошо. Но я болезненно завидовал тем, кто жил у рек, в лесу. В нашем поселке снег всегда был серым от сажи…

— Закусывайте, закусывайте, — приглашала всех хозяйка.

Зимние сумерки всегда рядом, за спиной стоят. Не успеешь повернуться — день прошел. За веселым столом время летит и того быстрее. Вроде только за стол сели, песен еще спеть не успели, а Соня уже манит хозяина из-за стола. Семен делает вид, что не замечает жену. Но та подошла, зашептала что-то сердито в волосатое ухо Семена.

— Чего это ты своего мужика зудишь? — спросил завеселевший Касьян.

— Да время уже свет давать, а он еще к своему спарщику не ходил, не просил замениться. Иди, иди, — подтолкнула жена Семена. И гостям: — Он быстро, он сейчас прибежит.

— А чего к нему идти? — Семен хмурится. — Колька еще утром в тайгу ушел. Завтра вернется.

Соня хлопнула себя по крутым бедрам.

— А ты знал, язва, оказывается. А что днем говорил? Схожу! Да если б знала, что тебе работать, — дала бы я тебе выпить, жди.

Семен нехотя поднялся. Посмотрел на учителя.

— Если бы ребятишкам сегодня не надо уроки учить, не пошел бы я. Заболел, и все тут.

— Надо уроки и сегодня учить, — улыбнулся Геннадий Иванович.

— А вы сидите. — Голос у хозяйки для гостей ласковый. — Не обессудьте, что гоню Семена. Ради бога, сидите. Свои ведь вы все. Посидите, выпейте. Я сейчас чего-нибудь свеженького сготовлю. А ты иди, иди, не стой.

— Вот она, брат, какая работа-то по звоночку, — подзуживает Касьян Семена. — Не то, что у нас, вольных людей. Хочу — пью, хочу — работаю.

За столом Касьяну уютно. И Семена жалко из-за такого стола хорошего прогонять.

— Чтоб эту работу… — ворчит Семен, натягивая полушубок. — Снова в штатные охотники уйду.

— Сиди уж.

— И уйду.

Минут через двадцать после ухода Семена зажелтела под потолком электрическая лампочка, постепенно наливаясь белым светом. В избе вдруг стало ярко и празднично, как давеча днем. А за окном — совсем темно.

Геннадий Иванович посидел еще часок, засобирался домой. Касьян проводил гостя за ворота, постоял на морозе. Тихо в деревне, только у школы ребячий гомон слышится.

Вернулся в тепло. Соня подоила корову: в избе пахнет парным молоком, сухим теплом русской печи, луком. Касьяну захотелось домой, в Чанингу.

На другой день с утра Касьян решил попроведовать земляка-чанингца Иннокентия Чертовских.

— Сходи, сходи, только к обеду вертайся, — сказал ему Семен, — а Кеха уже неделю, как из тайги вышел. Избу спешит строить. Зда-аровую избу строит.

Иннокентий многодетный, по последние два года около него в Чанинге только младший сынишка жил, которому в школу еще было рано. А старшие все в Беренчеевском интернате учились. Как подрастет парень или девка до семи лет — так из дома. Шибко переживал Кеха. А как пришло время отдавать в школу младшего, последнего, навьючил свою лошадь Кеха и ушел вокруг зыбких болот на Беренчей. После, осенью, когда путь наладился, приезжал Иннокентий за остальным добром, хвалился:

— Ничего живем. Ребятишки все, почитай, кроме большака, со мной. В кино ходят. И мы со старухой ходим. А жить здесь без ребятишек — на кладбище ровно.

Касьян нашел Иннокентия на краю деревни, около белого сруба. Иннокентий земляку обрадовался. Расплываясь в улыбке, протянул широкую ладонь.

— Знал я, что ты здесь. Придешь, думаю.

— Вот пришел. Строишь?

— Строю.

— Большой дом.

— Мне большой и надо. Скоро старший мой из армии вернется. Да и мне надоело квартировать у знакомых. Ихняя семья да моя — тесно… Ты постой, сейчас ко мне пойдем. Посидим, поговорим.

Но Касьян остановил земляка:

— Чего я тебя от работы отрывать буду? Тебе день дорог. Мне потом еще нужно о Гришке узнать — слышал, я его привез? — узнать, как он там в больнице.

— И узнавать нечего. — Иннокентий сел на бревно, жестом пригласил сесть и Касьяна. — Вчера сообщение было, что в порядке он.

— Про вчерашнее знаю.

— И седни уже начальство с районом связалось — был я в конторе, — обещали там, что через две недели Гришка на своих ногах притопает. Так что и ходить тебе никуда не надо. Покурим вот лучше, а потом — ко мне. Ребятишек посмотришь.

День солнечный, теплый даже. Редко такие дни зимой выпадают. Хорошо — сидеть на бревне, курить самокрутку, щуриться на голубое небо.

— Как жизнь тебе здесь после Чанинги?

Кеха вопроса не понял.

— По-разному Беренчей живет. И вот так живет. Посмотри.

Мимо новостройки пролетел, запрокинув голову, рыжий конь, запряженный в кошеву. В кошеве двое. Один отчаянно растягивал меха баяна, другой орал и свистел бичом. Издали, когда лошадь пронырнула узкую лощинку и понеслась по заснеженному косогору, это было красиво.

Касьян проводил взглядом гулеванов, тронул бороду.

— Праздник у кого-то. Весело гуляют. — Сказал то ли с завистью, то ли с осуждением.

Недалеко от сруба сутулится дощатая времянка с одним широким, чуть ли не во всю стену, окном.

— Рамы я здесь сейчас делаю, — махнул Иннокентий на времянку. — Зайдем.

Во времянке бело-желтые ровные брусочки — заготовки для рам. Пахнет стружкой, разогретой смолой, летом.

— Дай-ка я малость поработаю, — Касьян взялся за рубанок. — Да не бойся ты, не испорчу. Хочется помахать, хмель вчерашний выгнать. А потом Гришкой ты меня обрадовал.

— Ну давай, коль охота, — согласился Иннокентий. — И мне дело есть. Только не знаю, за что вперед взяться.

Касьян работал рубанком размеренно, неторопливо. Белая стружка вскипала над рубанком, как мыльная пена.

— Хорошая работа — дом строить.

— Веселая, — соглашается Иннокентий.

Поработали мужики недолго, но Иннокентий сказал «шабаш».

— Пошли ко мне. Работа никуда не убежит.

— Брат к обеду наказывал вернуться. Обидится, не приду если.

— Не хочу я тебя отпускать. Соскучился по своим. А мы так, паря: ко мне зайдем и к Семену.

Касьян для себя неожиданно, но словно думал уже об этом много, спросил:

— Так где тебе лучше живется, если о Чанинге скучаешь?

— Известно, скучаю. Кошка к одному месту привыкает, не то что человек. А там у меня ребятишки народились — выросли. Но опять же мне теперь свет электрический надо, кино надо, магазин надо. Я как-то еще там, дома, думал: почему это все для других есть, а для меня нету? И жалко мне Чанингу: во сне иногда ее вижу. Это молодым легко старые места оставлять… Жалко, а с другой стороны… У всякой вещи две стороны есть. Да не две, а больше. И каждая в свою сторону смотрит.

— Как это?