Виктор Ильин - Повести

— А это, чтобы от палубы не жгло, — пояснил матрос — Очень помогает. Все равно как в лаптях.

Лодку на «Плес» подняли быстро. Снова задрожала палуба под ногами, снова сидит Алеха в холодке на корме, радуясь реке, алому закату, подпалившему белые облака. Кажется парню, невесть сколько времени прошло с той поры, как распрощался он с Мурзихой, — такой далекой и невозвратной кажется ему вчерашняя жизнь. За сутки сдвинулось в Алехиной душе что-то. Напластовались в памяти десятки новых лиц, увиденных на пристанях. Он вспоминает сердитого плотника с пестерем. Исступленно орет безногий калека, которого не посадили на «Плес». Снова переживает Алеха за незадачливого мужика с ребенком. Строго смотрит на парня бородатый капитан.

«Сколько людей, и все разные, — удивленно думает Алеха, щурясь от неяркого предзакатного солнца. Вода в Волге сделалась багровой, потемнели пески на левом, луговом берегу. Низко прижимаясь к воде, дробной стайкой пролетели утки. Закачалась на волнах лодка, уставленная стеклянными фонарями, бакенщик махал с лодки и кричал что-то.

— Ну что, друг-сундук, дубовый ящик? — окликнул Алеху матрос Тежиков, появившийся на корме. — Что, говорю, примолк? Скучно? О мамке вспомнил?

— Не, — Алеха подобрал ноги, чтобы не мешать Тежикову скатывать палубу, — у меня не мать, а мачеха.

— Понятно, — матрос опустил за борт ведро на веревке, ловко выхватил его и плеснул на палубу. — Значит, не ленивый ты… У мачехи-то не поленишься.

— А у матери? Разве у матери ленивые бывают?

— Точно. Вот у нас в Голошубихе мать с сыном живут. Вроде тебя вымахал, а она все на него не надышится. Утром на пасху будит его: «Вставай, Васенька, Христос пришел, яичко принес!» А Васенька один глаз открыл, спрашивает: «Мам, лупано?»

Матрос протер палубу шваброй, отжал ее, засунул под скамейку. Откуда-то спереди донеслись сдвоенные, приглушенные звуки колокола.

— Ну, порядок, в самый раз управился. Пойдем, Алексей, чайку погоняем… Пойдем, пойдем! Поглядишь, как матросы живут. Выпьем водки из-под лодки. Капитан тебя уж очень нахваливал давеча. Говорит, в команду бы взял, если бы свободные места были. Пошел бы?

— Так я же ничего не умею, — растерянно сказал Алеха.

— А чего тут уметь-то? Тут уметь нечего. Бери больше, тащи дальше. Уж больно просто.

— Нет, — испугался вдруг Алеха, — не пойду. Мне ведь только сапоги справить, и я домой подамся.

— Ну, как хочешь, — не стал больше настаивать Тежиков. — Пойдем, говорю!

Тежиков жил в маленькой каюте, на двери которой была табличка «Старший матрос». Половину каюты занимала койка, застланная серым суконным одеялом. На столике стоял огромный чайник из красной меди и другой, белый, в алых цветках, — поменьше. На блюдечке лежали полосатые конфеты-подушечки. Матрос достал из настенного шкафа початую буханку ситного, отвалил толстый ломоть и протянул его Алехе.

«Дают — бери, а бьют — беги», — вспомнил Алеха нехитрое отцовское наставление и принялся насыщаться, блюдя, однако, положенное в гостях приличие, принятое у них в Мурзихе: жевать с закрытым ртом.

Матрос, чем ближе приглядывался к нему Алеха, оказался ни капельки не сердитым, простецким мужиком. Он жаловался Алехе на малые заработки, плохой приварок. В Голошубихе у него был свой домишко, в котором жила жена со стариком отцом. Сетовал Тежиков на несправедливый раздел лугов, грозился отбуздать осенью какого-то Васёту, который плутовал и измывался над семьей Тежикова, выделив самые худшие места для покоса.

Алеха слушал, поддакивал, пил духовитый чай с конфетами, жевал хлеб, а сам все подумывал, как бы ловчее уйти к себе на корму, не ровен час — займет кто его место.

— Ну, я пойду, — наконец поднялся Алеха, решив сгладить минуту расставания обычной мурзихинской шуткой: — А то нас не выгонишь, так мы не уйдем.

— Вали, — разрешил матрос, позевывая и потягиваясь.

«Плес» подходил к Нижнему почти перед обедом. День выдался пасмурный, ветреный. Низовый ветер громоздил на реке небороненые отвалы волн, пронизывая до дрожи Алеху, но он не уходил с палубы, жадно вглядываясь в горбатую арку моста и огромную церковь, которая, казалось, вставала прямо из воды.

На горном берегу лепились по кручам избы пригородных слобод, кучно росли высоченные осокори. Пароход торопливо зашлепал колесами, покатился вправо, с обиженным ревом уступая дорогу встречному буксиру. Высоченные порожние баржи загородили было город, но не успел Алеха подосадовать, быстро промелькнули — и Нижний снова стал виден. Алеха увидел краснокирпичную стену, лентой опоясывающую верхнюю часть города, мрачные коробки красных домов возле самой воды, золотистые луковицы церквей.

Смотрел на город завороженно, как глядел отец на землемера, нарезавшего Филатовым пашню за Сосновым оврагом.

«Смотри, Алеха, — всплыли предостерегающие отцовы слова, — в городе дома каменные, а люди железные. Норови сам по себе, а люди как хотят». От этой мысли стало еще холоднее, и Алеха зябко передернул плечами.

Матрос Тежиков заметил, видно, это движение, негромко сказал Алехе:

— Не бойся, паря! Раньше смерти не умрешь. Это с непривычки… В сейчасшную минуту тебе страшно, а потом обломаешься. Попервоначалу всегда так… Давай лапу, попрощаемся хоть, а то убежишь, как тот недотепа с ребенком!

— Может, еще свидимся, — неуверенно предположил Алеха, — когда домой поеду.

Пароход все ближе подходил к пристани, гулко молотил воду, отфыркивался, словно радуясь долгой стоянке в Нижнем. Люди проталкивались вперед. Тежиков, ругаясь, теснил народ, и Алеха в душе сочувствовал матросу. Ведь на самом деле мешают. И куда торопятся? Все успеют сойти… Но тем не менее и сам поддался общей суматохе, втиснулся в толпу и стал медленно пробираться к выходу.

Санька Суханов — Алехин родич — жил в Чернореченском поселке на улице Красных зорь. Собственно говоря, никакого поселка еще не существовало, просто стояли несколько бараков, магазин-засыпушка да белый щитковый двухэтажный дом. Кругом поселка сосны, за ними болото, через которое вели деревянные мостки, а за болотом завод с желтыми лисьими хвостами дыма. Все это успел Алеха высмотреть цепким взглядом новичка, ошарашенного шумным, грохочущим Нижним, ездой на пригородном поезде и радостной встречей с сестрой Пашей.

Сестра дала Алехе кусок мыла, полотенце, свела на Светлое озеро — помыться с дороги, оставила там Алеху, а сама побежала в магазин, сказав брату, что Санька приходит с работы сразу же после гудка. К этому времени надлежало явиться домой и Алехе.

Алеха мылся долго и старательно. Потом выстирал портянки, разостлал их на траве и стал ждать, пока подсохнут.