Владимир Успенский - Неизвестные солдаты, кн.1, 2

Ракохруст после бомбежки поднялся как во сне, ничего не соображая. Не мог унять дрожь в ослабевших, недержащих ногах. Страх туманил рассудок, заставлял исступленно колотиться разбухшее, ощутимо горячее сердце. Билась в голове только одна мысль: спастись, уцелеть, убежать отсюда. И он убежал бы, но подсознательно понимал – не дадут. Все его духовные силы были направлены сейчас на то, чтобы как угодно, любым способом, спасти, сохранить свое родное, большое и привычное тело, чтобы оно осталось послушным, теплым и сильным.

Стоял с окаменевшим лицом, смотрел невидящими глазами: что-то мелькало перед ним черное, зеленое и голубое, но он не осмысливал этого, он весь был устремлен в себя самого и ощущал себя так ново и остро, как никогда.

– Живой? – крикнул старшина, пробегавший походу сообщения. – Молодец ты! А сосед твой в штаны напустил, ей-богу! Мокрый! Ну, будь готов! За соседом смотри!

Пашка не понял слов старшины, привычно кивнул, соглашаясь.

Появились немецкие танки. Они на ходу принимали боевой порядок «линия», развертываясь веером из колонны. Было их много, никак не меньше пятидесяти. А следом за ними, прямо по полю, ехали грузовики с пехотой.

За лесом начали бить пушки, сперва недружно, одиночными выстрелами. Снаряды рвались возле танков и позади них. Это побеспокоило немцев и нарушило их порядок. Пехотинцы выпрыгивали из грузовиков. Автомашины начали отставать, поворачивали обратно.

Танки шли небыстро, не отрываясь от развернувшейся в цепь пехоты. Грохот пушек становился все гуще, батареи, пристрелявшись, вступали в огневой бой, снаряды рвались теперь непрерывно, сразу по нескольку; на поле взметывались и рассыпались черные столбы вздыбленной земли, вспыхивали грязно-белые разрывы шрапнели. Курсанты, высовываясь из окопов, смотрели.

Артиллерия работала точно. В немецкой цепи появились прогалины, пехота все больше отставала от танков и, наконец, залегла. Но танки не останавливались. Они, наоборот, прибавили скорость. Батареи перенесли огонь на танки, но урона почти не причиняли, потому что машины двигались быстро и маневрировали, меняя направление. Корректировщики не успевали пристреляться. Но уж если попадал тяжелый снаряд в танк, то раскалывал его, как орех. Машины разваливались на куски. А один танк близким взрывом опрокинуло на бок.

Пять или шесть танков горели на поле, исходя черным дымом. Но лавина машин уже настолько приблизилась к траншеям, что батареи одна за другой снова переносили огонь на отставшую пехоту.

Над окопами стоял сплошной треск и грохот рвущихся танковых снарядов, мела поверху свинцовая дробь пулеметных очередей. Пашка сидел, сжавшись на дне ячейки. Все отчетливей слышал он тяжелый гул моторов, все явственнее дрожала земля. Пашка косил глазом, видел наверху голубой кусок неба и беспомощно, обреченно ждал: сейчас навалится безжалостное, ревущее, закроет свет. Ракохруст, может, и закричал бы с отчаяния, но у него так билось сердце, так оно разбухло в груди, что трудно было даже дышать.

И вдруг стало будто бы тише. Земля дрожала и моторы гудели по-прежнему, но прекратилась стрельба танковых пушек, только пулеметы забарабанили, казалось, громче и чаще. Потом взрывы ухнули близко, три или четыре подряд, почти слившись в один. Пашка подождал немного и, как сурок из норы, высунул из ячейки голову.

Танки ползли вдоль траншей, заваливая их землей. Они будто работали, неторопливо и сосредоточенно. Метрах в тридцати от Пашки застыл танк с разорванной лентой гусеницы. Он вздыбился над бугорком, задрав тупой нос и открыв черное, грязное брюхо. В соседней ячейке курсант раз за разом бил из винтовки, целясь зачем-то в эту подбитую машину.

Близкий взрыв заставил Пашку упасть в ячейку, но он почти сразу поднялся. Сидеть и не видеть было страшнее. Он высунул голову и вскрикнул: танк шел вблизи, параллельно траншее. Ворочался вправо и влево тонкий ствол пулемета, и почти видимый ливень пуль, вырываясь из ствола, начисто срезал кустики впереди. А за танком Пашка сразу не понял, кто это и зачем бежали двое: майор Колыбельников и ротный старшина, оба без фуражек, стриженные по-солдатски. Даже не бежали, а быстро шли. Майор на ходу плескал на броню бензин из ведра.

Убили их из того танка, который стоял, задрав брюхо; оттуда дали длинную очередь из пулемета. Майор выронил ведро и опустился, будто сел, возле него, а потом повалился набок. Старшина, опрокидываясь навзничь, успел кинуть гранату, она разорвалась на броне, и сразу же на танке вспыхнул бездымный огонь, скользнул по металлу, ушел вглубь, через жалюзи в моторный отсек и оттуда вырвался яркой вспышкой, потянув за собой черный шлейф дыма.

Кто-то бежал по кустам к лесу, согнувшись, пластаясь к земле. И Пашка побежал в ту же сторону.

Из хода сообщения скользнул по траве в воронку, полежал, чтобы отдышаться. На четвереньках дополз до высоких кустов, быстро-быстро пошел по лесу, радуясь, что с каждым шагом тише становятся звуки боя.

Срываясь на бег, Пашка пересек поле. Догнал курсанта из второй роты. Он брел медленно: правое плечо и рукав гимнастерки – черные от крови. Из оторванного уха скатывались красные капли, оставляя дорожки на грязной щеке. Курсант попросил перевязать его. Пашка разорвал индивидуальный пакет, обмотал бинт вокруг головы. Поглядывал назад: вдруг появятся немцы. А этого курсанта, с его удивленными глазами, с просительной улыбкой, Пашка ненавидел сейчас, как никого раньше. Сам, дурак, при смерти и другого подводит. А не перевяжи – вдруг выживет, расскажет потом.

– Руку – не могу. Бинта нет, – сказал Ракохруст. – Вон в землянку иди. Ну, дойдешь ведь?

– Ага, – облизнув губы, тихо ответил курсант. – Ага, попробую…

Пашка поспешил дальше. Ему все чаще попадались люди. К шоссе выбирались раненые красноармейцы. На носилках пронесли какого-то капитана. Навстречу быстро прошла рота; бойцы направлялись в ту сторону, откуда бежал Пашка. Возле самой дороги рыли траншеи. Над глубокими ямами мелькали лопаты, белели согнутые голые спины.

По всему лесу продолжали громыхать наши пушки, но Ракохруст не мог понять, куда же они бьют, когда там, на ноле, все уже кончено. Ведь он сам видел, как утюжат окопы немецкие танки.

Пашка считал, что только чудо спасло его, и никто больше, наверно, не уцелел из их роты. Надо было скорей убраться подальше.

Из лесу выезжали конные упряжки с орудиями, с зарядными ящиками, быстро неслись по дороге, ездовые безжалостно жгли лошадей кнутами. Орудия меняли позиции, чтобы встретить на новом рубеже немецкие танки. Но у страха глаза велики: Пашке казалось, что артиллеристы отступают, бросив пехоту. Он быстро шагал по обочине шоссе, оборачиваясь всякий раз, когда усиливалась за спиной стрельба. Боялся, что танки нагонят его. Но немцы не появлялись, а бой позади продолжал греметь.