Владимир Успенский - Неизвестные солдаты, кн.1, 2

Сверху прибежал кто-то, стуча коваными сапогами по лестнице. Его обступили. Он рассказывал громко, захлебываясь:

– Аж дверь вышибло. Стальную дверь-то! Вот это бомбочка, небось целая тонна!

– Куда попала, видел?

– Ишь ты, хороший какой! Сам поглядел бы попробовал! Я в верхнем подвале сидел, там у ребят, которые ближе к двери, уши полопались. Эти, как их, перепонки…

Минут двадцать продолжались еще наверху взрывы, но таких мощных больше уже не было, и в подвале постепенно успокоились. А едва смолк грохот, от дверей закричали:

– Выходи! По местам!

Сашка выбрался во двор одним из первых и сразу закашлялся. Едкий вонючий дым щекотал горло. Висела в воздухе густая горячая пыль. Дышать было настолько трудно, что некоторые красноармейцы надели противогазы. Фокин глянул на казарму и не узнал ее. Там, где находился их каземат, кучами лежал битый кирпич. Рухнул большой кусок внутренней стены, обвалились перекрытия.

– Вот тебе и прямое попадание, – покачал головой сержант. – Правда, значит, тяжелую бомбу кинул.

– Куда теперь нам? – жался к Фокину ошеломленный Кулибаба, у которого все еще сочилась тонкой струйкой кровь из носа. – Где мы теперь будем-то, а?

– Тут и будем, – упрямо произнес Сашка. – В развалинах места много, всем хватит.

Во время бомбежки через реку поодиночке переправилось несколько немецких автоматчиков. Они укрылись в воронках на берегу Мухавца, среди уцелевших кое-где кустов, зарослей лопухов и крапивы. Надеялись ночью без шума пробраться в казематы, уничтожить русских пулеметчиков, открыть дорогу своим. Но красноармейцы уже привыкли ко всяким штучкам. Сашка, внимательно осматривая берег, заметил, как чуть-чуть шевельнулись голые ветки кустарника возле самой воды. Минут десять держал наготове автомат, не сводя глаз сотого места. А когда вновь шевельнулись кусты, дал длинную очередь. Над воронкой вскочил дюжий немец, закричал пронзительно, обеими руками держась за свой зад. Сделал шаг, другой, зашатался и грузно плюхнулся в воду.

– Ну вот, еще одним гадом меньше, – сказал Сашка, откладывая автомат. – Это тебе, Кулибаба, не тот тощий фриц, которого ты подвалил утром. Это такой дуб, из которого двух твоих сделать можно.

– В такого попасть легче.

– Ха, умник! Он же в яме лежал! Только лишь один квадратный сантиметр задницы наружу торчал. В этот сантиметр я и врезал… И учти, что это уже шестой мой крестник, каких я наверняка пришил, самолично и при свидетелях. А тех, что в общей свалке, я не считаю. Ты вот, Кулибаба, парень грамотный, десятилетку кончил. Потому я с тобой и знакомство вожу. У меня все друзья образованные, с неграмотными мне жить скучно. Так вот ты и окажи, если каждый из нас по одному немцу убьет, сколько мы их тут положим. Батальон?

– Побольше. Может, даже полк.

– Вот об этом я и толкую, – поднял Сашка указательный палец. – Это если по одному. А у меня уже шестой. Сержант пятерых отпел. А сколько нас таких! За каждого нашего, какого они тут убили, мы уже рассчитались, теперь аванс даем. Патронов нам побольше, воды да курева – мы тогда на год вперед счет им откроем.

– Газет бы еще, – сказал Кулибаба. – «Комсомольскую правду».

– Верно, – весело прищурился Фокин. – А то цигарки крутить не из чего. Первое время немцы хоть листовок много бросали, а теперь без ихней бумаги совсем швах.

– Газету хорошо бы, – буркнул молчаливый сержант-пограничник. – Узнать, где что делается.

– Без газет и без жратвы воевать все-таки можно, – сказал Сашка. – Недели две, а то и три протянем.

– А потом? – спросил Кулибаба.

– Потом к своим пробиваться.

– Где они, свои-то?

– Не уйдем, – хмуро сказал сержант. – Немцы обложили – мышь не проскочит. Нечего зря брехать. Держись, пока два патрона останутся, а потом крышка.

– Почему два?

– Один – если какой сукин сын сдаваться пойдет. А второй для себя.

– Я сам не смогу, – тихо промолвил Кулибаба.

– Ничего, – покровительственно сказал сержант, – Товарища попросишь.

У Кулибабы дернулись узкие плечи.

– Бросьте вы похоронный марш играть, – вмешался Сашка. – И что это за народ, все им надо в завтрашний день заглядывать. К тому времени нас может убьют каждого по два раза, а потом еще снарядами на куски разорвет. Живы – ну и радуйтесь потихоньку. Мне вот от голода брюхо свело.

– Обед я получил. – Сержант вытащил из кармана носовой платок, развязал узелок. Крупный, подмоченный и набухший горох оказался в нем. – На троих две пригоршни старшина дал.

– Эх, жизнь! – вздохнул Сашка. – А ведь я, ребята, дома по две сковородки картошки с салом за один присест съедал. С соленым огурцом… И не ценил.

Сержант разделил горох на три равные части. Взял горошину, положил в рот. Катая ее языком, сказал:

– Ночью полезу к немцу, который у пня валяется. Он с ранцем. Галеты небось у него.

– Смотри, место пристреляно. Утром попробовал один парень, и сам теперь там лежит.

– Я осторожно.

Горох был влажный и немного освежал рот. Каждую горошинку Сашка жевал медленно, чтобы продлить удовольствие.

– Можно бы щи из крапивы сварить, – мечтательно рассуждал он. – Мать дома варила, а крапивы по-над берегом много растет… Там еще и укроп есть. Или сеял кто или ветер семена разнес. Растет меж лопухов. А его ведь тоже в котелок можно…

– Воды нету, – сказал сержант. – А без воды какие щи? И мяса нету тоже, и соли нету, и ничего нету.

– Да, – вздохнул Сашка. – Голая крапива с укропом это все-таки не еда… И опять же против того места, где укроп, у немцев пулемет в кустах…

Среди обломков то ползком, то на четвереньках пробирался красноармеец-связной. Увидев Фомина, крикнул:

– Эй, музыкант, к командиру вместе с трубой, живо!

– Зачем?

– Быстрей давай! Возле инженерного управления командир. Немцы на нашем берегу, отбивать будем!

Вместе с Сашкой пошли и сержант с Кулибабой.

Укрываясь за полуразрушенной стеной, лежали красноармейцы, человек семьдесят. Фокин давно уже не видел столько людей вместе и поразился, какие они все измученные, исхудалые, грязные. Много перевязанных. Даже не верилось, что эти люди могут подняться в атаку. Но они готовились, привычно и деловито, без лишних движений, вставляли запалы в гранаты, меняли диски автоматов.

– Будешь играть! – приказал старший лейтенант. И добавил: – Громче играй.

Повернулся к чернолицему с забинтованной шеей политруку.

– Ну, пора?

– Пора.

Сашка повесил на грудь автомат, достал из-за спины памятую трубу, дунул в нее, проверяя.

– Товарищи! Впере-е-е-ед! – вскочил старший лейтенант и первым выбежал через пролом в стене.

Фокин за ним. Остановился, вскинул трубу, заиграл сигнал атаки. Спекшиеся губы не повиновались, звуки получались пронзительные, отрывистые, самому противно было их слушать. Сашка махнул рукой и побежал было за красноармейцами, но политрук, обгоняя его, крикнул свирепо: