Анатолий Иванов - Тени исчезают в полдень.Том 4

– Ты чего, Дмитрий, такой печальный? – спросил однажды Фрол, видя, что сын все трется вокруг него, не осмеливаясь заговорить.

– Да мне тебя жалко, – признался Митька.

– Вот как? – Фрол нахмурил брови. – А чего меня жалеть?

– Да как же… Ты все на конюшне да на конюшне. Ну, ничего! Я-то уж в люди выйду.

Фрол нахмурился еще больше, а Митька подумал: отец не верит, что он, Митька, выйдет в люди, потерял всякую надежду. И ему захотелось как-то облегчить состояние отца, обрадовать его чем-то.

– Вот увидишь – выйду. Учусь-то я на «отлично». Я накуплю тебе десять или двадцать костюмов сразу. А то вон в каком облезлом ходишь. Да и сейчас… сейчас я тебе денег дам… На пиджак, наверное, хватит.

Фрол удивленно поднял голову.

– Да нет, ты не думай, что украл, – поспешно проговорил Митька. – Я накопил. У меня копилка есть. На огороде зарыта…

– А ну, пойдем! – Фрол грузно поднялся со стула.

– Пойдем, пойдем! – радостно воскликнул Митька.

На огороде они выкопали из земли позеленевший бочонок. Фрол взял его в руки и тюкнул камнем. Бочонок развалился. На колени Фролу дождем высыпались пятаки, гривенники, полтинники, тоже позеленевшие, ослизлые от сырости…

Митька ждал благодарности от отца, но Фрол схватил его за руку, потащил в избу. Там он ткнул Митьку в глубь комнаты, бросил на стол горсть позеленевших монет, грозно спросил у Степаниды:

– Эт-то что? Что это, спрашиваю?!

Лицо Фрола было перекошено от гнева. Митька смотрел на отца, не понимая, что с ним. Он смотрел на испуганную, прижавшуюся в угол мать и тоже не мог сообразить: чего она так испугалась?

– Ну… что же, – проговорила Степанида жалко и растерянно. – Ну, забавлялся ребенок…

– Забавлялся?! Это – забава?! – ткнул Фрол в рассыпанные по столу пятаки и гривенники. И прибавил угрожающе: – Л-ладно! Это не пройдет тебе так…

Фрол повернулся к сыну. Митька испугался, отпрянул к самой стене.

– Выйдешь, значит, в люди? – спросил он чужим, нехорошим голосом. – Не так в люди-то выходят, дурак…

Сгреб со стола монеты и выбросил их в окно, в разросшийся под окном бурьян.

Митька не знал, выполнил ли отец свою угрозу, и если выполнил, то как. Но после этого случая мать недели две ходила мрачная, неразговорчивая, пришибленная какая-то. Митька хотел обо всем расспросить ее, но не решался. Когда мать немного пришла в себя, поинтересовался только:

– А почему отец дураком назвал меня?

– Так все потому же, сыночек… Огруб он, не верит уже ни во что. А ты не обижайся. Пусть тебя считают дурачком, а ты не будь простачком.

…Потом Степанида часто повторяла ему эту присказку.

После случая с копилкой она не поступилась своей целью. Каждое событие в деревне, каждый случай она освещала сыну особым светом. Покупал кто-нибудь обнову – она говорила: «Видишь, умеют люди жить…» Случалось у кого несчастье – она усмехалась: «Дуракам-то и посередь поля тесно… Сделал бы вот так-то, и все обошлось бы. С умом жить надо…» Приезжал в колхоз кто-нибудь из района – Степанида обязательно говорила сыну: «Видишь, с портфелем похаживает. Не житье, а сплошной праздник…»

И Митька волей-неволей начинал мыслить так же. Отец по-прежнему был хмур и неразговорчив, мать добра и ласкова.

Однако чем взрослее он становился, тем ярче проступала его неуемная, озорная и щедрая натура. Он мог, например, до хрипоты спорить, что ему за какую-то работу начислено меньше, чем положено, на столько-то сотых трудодня, и тут же вызывался безвозмездно, ради интереса, как он объяснял матери, помочь кузнецу отремонтировать десяток-другой борон. И помогал день, два, три… Он мог, например, сегодня внимательно слушать наставления матери, как поступить в том или другом случае с большой выгодой для себя, а завтра сделать совсем наоборот. А на ее укоры и неодобрительное покачивание головы небрежно отмахивался: «А-а, ладно…»

А потом все чаще стал грубить матери, покрикивать на нее, огрызаться. Но каждый раз, когда нагрубит, примолкнет и день-другой ходит виноватый…

– Вот видишь, сынок… – укоризненно говорила мать, собираясь начать какой-нибудь разговор.

Но он обычно прерывал ее:

– Хватит, мама! Сам не маленький уж, понимаю…

Что он понимал, Степанида так и не могла уразуметь. И все чаще беспокоили ее невеселые думы: не напрасно ли она потратила столько сил на Митьку, не впустую ли?..

Подошло время идти Митьке в армию. Степанида проводила его с той же беспокойной мыслью – не впустую ли?

Из армии Митька вернулся бугай бугаем – рослый, плотный, чубатый. Спорол погоны с танкистскими эмблемами, стал работать трактористом. Степанида внимательно наблюдала за сыном, но теперь боялась почему-то давать ему какие-либо советы.

А Митька принялся ухлестывать за колхозными девчатами. И вроде никому не отдавал предпочтения, бродил по деревне сразу со всеми, как петух с беспокойной стаей куриц. Только Ирины Шатровой никогда не было в этой стае. Степанида почему-то заметила это. Может, потому, что ей казалось: Митька, встречая иногда внучку старика Анисима, поглядывает на нее приценивающимся взглядом. «Ну и пусть, – думала она. – Девчушка, по всему видать, не сплошает в жизни. Сейчас, правда, пустяками занимается, цветочки под окнами садит… Да ничего, подрастет – поумнеет. И Захар, кажется, в любимчиках держит ее. Он откроет ей дорогу в жизнь…»

Но совершенно неожиданно все ее надежды испарились в одну секунду, как испаряется дождевая капля, упавшая в жаркий костер. Однажды, возвращаясь поздним вечером с поля, она услышала в придорожных кустах какой-то шорох. Сперва Степанида испугалась. Мало ли чего… Ночь темная, оборванцы-нищие в деревню захаживают… И потом обомлела вся, но уже не от страха, а от чего-то другого.

– Митя, Митенька… – прохныкал в кустах голосишко Зинки Никулиной. – Что же дальше-то будет? Ведь беременная я…

– Тихо ты! – прикрикнул Митька. – Идет по дороге кто-то…

Степанида прошла мимо как пьяная… «Вот тебе и Зинка-тихоня! Ох она, сучка тонконогая!» – думала Степанида, ощущая желание вернуться, схватить ее за волосы, вытащить на дорогу и растоптать в лепешку, растереть…

Несколько дней она бросала на Митьку гневные взгляды. Но Митька не замечал их, был по-прежнему весел и беспечен. Тогда она не вытерпела и спросила:

– На Зинке-то… жениться, что ли, думаешь?

Митька вздрогнул, залился краской.

– Ты… откуда знаешь… про Зинку?

– От матери что скроется?

Митька опустил голову, отвернулся. Чувствуя, что мать ждет ответа, промолвил:

– Да нет, не собираюсь. Не тот товар.

Заходило сердце у Степаниды от неуемной радости. Не напрасно, не впустую истратила она столько сил на воспитание сына. Вместе с молоком, вместе с ласками сумела она-таки передать ему что-то свое, затаенное. Пусть не в такой мере, как хотелось, но сумела, сумела…