Евгений Бузни - Траектории СПИДа. Книга вторая. Джалита

Я не могу никак и сегодня понять, как Борис Николаевич, приехав в район на отчётно-выборное собрание в цеховую организацию, сделал так, чтобы я туда попасть не смог. И мне товарищ Скитев так и не мог объяснить, почему я туда не попал.

Конечно, Борис Николаевич подкупил москвичей своей мобильностью, моторностью, он очень много ездил, много контактировал с людьми. Но мне представляется, что он в этих поездках больше заботился о личном авторитете, чем авторитете горкома. И почему такое пренебрежение к первым секретарям райкомов? Почти у каждого ярлык. Нам приходилось, извините за резкость, очень часто отмываться от тех оценок, которые давались нам, первым секретарям райкомов партии. Даже участковым инспекторам предоставлялось право следить за нами, говорилось о нас, если они, сукины сыны, что-нибудь натворят, смотрите.

Борис Николаевич, работнику вашего уровня нельзя только ради игры на аудиторию бросаться такими формулировками.

Я в заключение хотел бы сказать, что очень переживаю за поступок товарища Ельцина. Это тяжёлый удар. Это суровая школа для нас, для всех. Но мне хотелось бы заверить сегодня Центральный Комитет партии, Политбюро и присутствующих здесь руководителей партии, что уж если мы в тяжёлое и трудное время выстояли, то, распрямившись в единстве и монолитности, можем сделать очень многое и сделаем обязательно.

Но вот пришло время выступать и самому Ельцину. Сколько раз уже ему приходилось оправдываться за свои слова на том Пленуме? Но ведь не скажешь же “Да ну, вас всех к чёрту! Я вам ещё покажу. Узнаете вы кто такой хулиган Ельцин”. Нет, так, конечно, говорить нельзя, хоть и хочется. Но приходится терпеть назидания каких-то райкомовских секретаришек, сукиных сынов, как правильно отметил Виноградов. Ну, ничего, они у меня ещё попляшут, а пока придётся сдерживать гордыню и ответить так, чтобы не навлечь гнева Горбачёва, так, чтобы не выглядеть потом смешным у журналистов, так, чтобы не было ясно, признаёт он свою вину или остаётся убеждённым борцом. Руководству будет говорить потом, что он же каялся, а простому люду надо показать, что он остался его героем и защитником. Так думалось, выходя на трибуну, когда и обращения к залу подходящего не нашлось, пришлось начинать без всякого обращения, так сказать, ни к кому конкретно.

Б.Н. Ельцин:

– Я думаю, нет необходимости давать здесь себе оценку, поскольку мой поступок непредсказуем. Я и сегодня, и на Пленуме Центрального Комитета, и на Политбюро, и на бюро горкома, и на нынешнем пленуме много выслушал того, что я не выслушал за всю свою жизнь. Может быть, это и явилось в какой-то степени причиной того, что произошло.

Ой, лукавит Ельцин, дорогой читатель, явно лукавит. Ну, как могут быть причиной того, что уже произошло, слова, сказанные после происшедшего? Тут какая-то путаница. И потом, о какой непредсказуемости идёт речь? Всё ведь шло по плану, всё рассчитано. Другое дело, что партнёр по шахматам не всегда делает предполагавшийся ход. Ну не удалось одолеть сразу Лигачёва, так ведь борьба ещё не закончена и всё впереди, ведь так? Не отпирайтесь. Но не будем забегать вперёд. Слушаем дальше Ельцина.

– Я только хочу здесь твёрдо заверить и сказать, Михаил Сергеевич ( чуть не сорвалось ”дорогой Михаил Сергеевич”, но это было бы уже слишком ), вам и членам Политбюро и секретарям ЦК, здесь присутствующим, и членам горкома партии, всем тем, кто сегодня на пленуме горкома, первое: я честное партийное слово даю, конечно, никаких умыслов я не имел, и политической направленности в моём выступлении не было. Второе: я согласен сегодня с критикой, которая была высказана ( понимаешь, читатель, сегодня он согласен, а что будет завтра, покажет время? ). Наверное, товарищ Елисеев сказал правильно – если бы это было раньше, то было бы на пользу.

Ну вот, дело-то оказывается только во времени, а не в том, что сказано. Что же тогда такой сыр-бор развернули? Ну, ошибся слегка – утреннюю гимнастику сделал не утром, а в обед, не умирать же от этого?

– Я должен сказать, что я верю, убеждён по партийному абсолютно твёрдо в генеральную линию партии и в решения Двадцать седьмого съезда. Я абсолютно убеждён в перестройке и в том, что как бы она трудно ни шла, она всё равно победит. Другое дело, что она, и в этом всегда действительно у нас были разные нюансы её оценок, она по разным регионам и даже по разным организациям идёт по разному. Но, конечно, я в перестройку верю, и здесь не может быть никаких сомнений. Я перед вами, коммунистами, проработавшими два года вместе в партийной организации, заявляю абсолютно честно. И любой мой поступок, который будет противоречить этому моему заявлению, конечно, должен привести к исключению из партии.

Любопытно знать, о вере, в какую именно перестройку клялся вплоть до своего исключения из партии Ельцин, если на Пленуме ЦК он говорил: “Я думаю, что то, что было сказано на съезде в отношении перестройки за 2-3 года – 2 года прошло или почти проходит, сейчас снова указывается на то, что опять 2-3 года, – это очень дезориентирует людей, дезориентирует партию… Сначала был сильный энтузиазм – подъём. … Затем, после июньского Пленума ЦК, стала вера как-то падать у людей” и так далее? А сейчас он говорит:

– В начале прошлого года я был рекомендован Политбюро и избран здесь на пленуме первым секретарём горкома партии, сформировалось бюро. И надо сказать, бюро работало очень плодотворно. Сформировался исполком Моссовета, в основном я имею в виду председателя, его заместителей, которые, конечно, и это отмечали многие, стали заниматься конкретной работой.

Я что-то не понимаю, не знаю как вы, дорогие читатели, разве до этого в Моссовете не занимались конкретной работой? За что же им платили деньги и неплохие притом? Почему только сформированный Ельциным исполком стал заниматься, как он говорит, “конкретной работой”? Или только гений Ельцина может заставить людей выполнять конкретную работу?

– Но, начиная примерно с начала этого года, я стал замечать, что у меня получается плохо. Вы помните, мы на пленуме городского комитета партии говорили о том, что нужно каждому руководителю, если у него не получается, всегда честно сказать, прийти и честно сказать в свой вышестоящий партийный орган, что у меня не получается.

Но здесь, конечно, была тоже тактическая ошибка. Видимо, это было связано с перегрузкой и прочим. Но оно действительно стало получаться у меня, я не могу сказать про всё бюро, стало получаться в работе хуже. Сегодня, пожалуй, наиболее чётко это выразилось в том, что легче было давать обещания и разрабатывать комплексные программы, чем затем их реализовывать. Это, во-первых. И, во-вторых, сработало одно из главных моих личных качеств – это амбиция, о чём сегодня говорили. Я пытался с ней бороться, но, к сожалению, безуспешно.