Сергей Юрьенен - Ива Джима

Снова тут были в искусственном холоде одни.

– Сейчас бы пива. Dos servezas .

– Смеетесь?

– Two big ones.

– Мне пересадку в Техасе делать. Любите селедку?

– Повод отметить, – сказал он, походя к столику, который она выбрала по центру: единственный неубранный.

– Водка? – ужаснулась она.

Он вынес из-за спины руки и поставил на пластик две пластиковые с родниковой.

– Становитесь американцем, – одобрила она, одним движением сворачивая пробку.

Они ели из одной тарелки. Картонной. Пластиковыми вилками. Странно, но и он уже начал привыкать здесь обходиться без ножа, которых она не взяла, хотя и были – тоже пластик, но зато зазубренный. Накалывал то картошку, то селедку, выжидая, когда она отправит с вилки в рот.

– Говоря об эротике…

– Весь внимание.

– Какая может быть эротика, когда даже сексом без презерватива я никогда не занималась.

– Уже интересно…

Но развивать она не стала.

– Вот, что я думаю, – сказала, проглотив. – Любовный момент нам с вами надо сразу исключить.

После лифта тут ничего не скажешь.

– Разумеется.

– Я там пережила такое, что сама мысль… – На мгновение личико приняло страдальческое выражение.

Он проявил участие:

– Харассмент?

– Какой харассмент. Не знаю, как живой осталась. Мозги мне чуть не вышибли.

– Понимаю. Стриктли бизинис?

– По-моему, так будет лучше.

Глядя в тарелку, он кивнул.

Доев, она откинулась на стул, рыгнула, прихлопнула себе рот, после чего извинилась, покрасневши, и оглянулась на витрины. Все-таки дорого у вас в столице. Просто такое место, возразил он. Прощальное. А разве мы уже? Разве не проводит он ее в аэропорт? Автобус – это ведь не дорого, наверно. Нет. Доллар десять. Но сорок пять минут.

Она достала расписание, нашла свой рейс, взглянула на часы. Померкла.

– Придется мне брать такси. Жаль. Смогли бы еще поговорить.

– Самое главное я вам сказал. Дискету, кстати, вы у меня забрали.

– Разве?

– В сумке, – показал он. Не отрывая глаз от пустынной пумы, девушка сказала, что решила еще немного поработать. Что стыдно ей показывать такую грязь.

– Это моя работа.

– Но мне хотелось бы еще подумать. В свете того, что вы сказали. Недосказанность, и все такое.

Он взял бутылку и допил.

– Я вам пришлю потом аттачментом.

– О’кей.

Выбросив мусор, вышли. По диагонали пересекли асфальт по направлению к «Макдональдсу» и только поднялись на тротуар, как рядом притормозило такси – огромный лимузин, за рулем которого был Пушкин, такой же кучерявый, только черный. Что не удивительно, поскольку Вашингтон, Округ Колумбия, – самое большое за пределами Абиссинии поселение беглых эфиопов, потомком которых является великий русский поэт.

– Не исчезай, – сказал он.

– Разве что в Море Дьявола.

– Это где?

– По курсу лежит. Бермудский треугольник.

Он открыл дверцу, и она, раскачав сумку, забросила на заднее сиденье. Повернулась и неожиданно нанесла поцелуй в щеку, с утра гладко выбритую, но теперь, как убедился по пути к метро, шершавую, как наждак.

*

В своей комнате, не уступающей по мрачности тому, что видел он когда-то – и даже не так давно – в картине «Семь» в парижском кинотеатре, на сирены скорой помощи, пожарные и полицейские не обращал внимания, но когда тишину распорол вертолет, поднялся и в два рывка задрал окно. Вид на фонарь, озаряющий свою собственную, на которой и был укреплен, глухую кирпичную стену по ту сторону «аллеи» – потенциально преступного проулка. Внутри шумел кондишн, но снаружи пар был, как в детстве, когда заставляли от ангины дышать свежеотваренной картошкой в мундире. Дым сигареты не хотел проталкиваться в эту влажную среду. Рев вертолета вернулся, поисковый луч мазанул по 13-ой стрит, по аллее, переместившись сразу в невидимый конец квартала, преследуя живую жизнь, воспитанную наверняка в иной системе ценностей. В этом – криминальном – смысле место оживленное, что и говорить. Перекресток культур. Но и не самое погибельное в мире, где все на удивление стало как-то очень интимно близко. Все, что из Европы казалось далеко, теперь почти что рядом. В полночь, когда в соседней комнате, где после рабочего дня Али хлебал под телевизор свой странный суп из йогурта, зазвонил телефон, потом Али, сверкая зубами и сияя иссиня-черным блеском, заглянул к нему: «Твой автор!»

А она уже за Тропиком Рака.

Телевизор включен был слишком громко, но неудобно делать знак Али убавить – любимая его передача про то, как своими руками построить себе то, что сходит в Америке за дом. Сдавленно распрощавшись, положил трубку. От супа отказался, но, поскольку надо было что-то сказать, Али ведь, выражаясь по-старинному, наперсник, с самого начала, с первого ее и-мейла посвященный в этот виртуальный роман, он на минуту присел, чтобы сказать по-французски: блядь! Не ожидал, что так много американцев погибло за свободу. На одном только ебаном японском острове – 6 тысяч 825 «всегда верных». Так и сказал. Мог бы округлить, но тогда получилось бы по-сталински: статистика. Точные цифры Нового Света, которые его когда-то удивляли, трагедию кодифицируют.

– А Руку видел?

Увы. Лишней там не оказалось.

– На Ива Джиме? – изумился африканец. – Наверно, плохо ты считал.

– Возможно, но… John Bradely, Rene Gagnon, Ira Hayes. Плюс павшие там Harlon Block, Mike Strank, Franklin Sously . Шесть человек. Как может быть тринадцать рук?

– Своими глазами видел! Ты мне веришь?

Что же сказать? Что мы одни, мой друг Али? Что свыше помощи не ждать?

– Конечно, верю, – с энтузиазмом он ответил. Добавив мысленно: Ты мой Тертуллиан .

*

Нью-йоркский друг вернулся из Европы, заявив, что больше туда он ни ногой, и некоторое время звонил еще, чтобы узнать, куда же девалась героиня заказанной ему статьи, для которой по очень большому блату газета держит полосу до срока, который вышел, а потом все вообще накрылось другими делами и заботами, которых в Америке хватает.

Первый снег уже прошел, когда решился послать и-мейл. Мол, где же вы, любезный автор?

На ответ не надеялся. Но получил на следующий день. Автор за рекой тут – штат Виржиния. С лоджии, кстати, можно видеть место, где встречались летом. Вы принесли мне тогда удачу – мне предложили интересную работу. Наверно, содержание для меня важней, чем то, чему вы меня пытались научить. Я не забуду ваш однодневный мастер-класс, но говоря об этом: работа сопряжена с известными ограничениями, так что насчет проекта… сами понимаете. И потом, какой же из меня писатель? Теперь я федеральный инвистигейтор по особо важным.

Писатель – вы.