Сергей Юрьенен - Союз сердец

– Не стоит…

– Поставим!

Вывернулся, белея и с видом сдачи на произвол. Не выпуская его из рук, отошла по дивану на коленках и наклонилась. Yesterday, love was such an easy game to play… 4

( Вчера любовь была такая легкая игра (англ.). )

Минет есть минет, испортить трудно. Разве что откусить. С другой стороны, было жалко – и ее, и себя. Прихлынули пьяные слезы. Я сглотнул их, глядя на сигарету в своих пальцах. Безумно хотелось мне сделать затяжку. Но казалось неэтичным по отношению к ней, так старающейся, и я просто смотрел, как нарастает пепел, держась прочно, что есть свойство американских. Потом спохватился, что молчу. Пару раз выдохнул якобы в кайфе. После чего решил, что уж выпить позволить себе я могу. Медленно запрокидываясь, выпил до дна и уронил в стакан свой окурок, который зашипел. Донышко было вогнутое, я перекатывал его по макушке, по своей, наблюдая сверху за ее головой. Сложившись вдвое, трудилась она так, что юбчонка подпрыгивала, а я с окурком в стакане на своей голове возвышался над нею, пытаясь понять, что я, собственно, чувствую. Кто будет спорить? Минет, конечно, ценность абсолютная, но в данном случае – третьем моем по счету в жизни – мне в этом нужно было себя заверять дополнительно. Не леопард, не пантера, но была в ней, малышке этой, хищная алчность зверька – какой-нибудь ласки. Чем больше старалась, чем дольше кивала своей головой, тем несомненней становилось, что я подавляю неуместное здесь чувство. Отвращение .

Вот именно. Все отвращало меня. Вращало мои мысли назад. К выходу. Прочь…

Вдруг показалось, что мы не одни.

Я оторвал ее голову. Обслюнявлено член шлепнул меня по животу. Она щелкнула клавишей, и, оставшись без музыки, мы услышали шаги…

– Свет,- шептал я,- свет включи…- Но она просто села. Как примерная ученица. Ей-то что, рот закрыла, и ладони на коленки. Тогда как мистер мой Юниверсум обратно не влезал. Чтобы застегнуть его в брюки, сначала нужно было мне их расстегнуть. Сердце билось.

Вспыхнули щели дверей, две оказалось их тут. Я дернул кверху узел галстука, отвалился от хозяйки, прикрылся полой пиджака. Вроде ни при чем тут. Сумерничаю этак…

Двухстворчатая дверь распахнулась своей половиной, отбросив нас в темноту, но при этом озаривши полкомнаты. Глобус с провалом на месте Америки. Столик с бутылками. Было, конечно, накурено. Входивший как споткнулся. Штиблета сияла. Незабрызганно – был, очевидно, доставлен со службы машиной, которую я не расслышал. Из-за дочери этой, освещенной по контуру сзади фигуры. Стояла она на пороге. Казалось, что улыбается. Но сдавленно-гневный голос иллюзию опроверг:

– Где угодно, только не здесь! Сколько раз говорить!..

Шаг назад с закрыванием. Последнее, что я увидел на свету был портрет над кроватью. Глазам не поверил! Черный креп на портрете посвящен был Кеннеди. Джону Эф.

Дверь закрылась.

Когда щели погасли, я выдохнул. Проблема отпала – с мистером, кстати, то же. Я привел себя в порядок и уперся кулаки в диван.

– Ты куда?

– Предок же…

– Все нормально! Наливай…

– Грязный стакан.

Поставила чистый. Раздвинув Евразию, вынула водку:

– Сейчас я…

И вышла. Как была – босиком…

Может быть, померещилось? Вместо Кеннеди сейчас чернел квадрат – с тем же проблеском стекла. Вдруг меня продрал озноб. Вместо стакана взял половинку гантели, стиснул липковатый чугун.

Прошелестела машина на улице.

В доме была тишина.

Вдруг раздался удар. Резкий, круглый. Я поднял голову к потолку. Там, наверху, раскатились шары начатой партии в бильярд. Я приблизил часы на руке. Бильярд был в начале второго. Отвлеченно подумалось о преимуществах жизни в особняке.

Без соседей шары можно всаживать хоть до утра.

Вернувшись, она сказала:

– Все в порядке!

И взялась за свое. Я держался за стакан на диване, слушал, как предок забивает шары. Потомок, она прилагала усилия, хотела сделать мне хорошо. Но я ничего не чувствовал. Даже отвращения. Как под наркозом. Полная анестезия. Жутко хотелось, впрочем, курить. Взял ее за плечо. Резко разогнулась.- Не хочешь?

– Не так…

– Что, плохо делаю?

Свет настольной зажигалки выхватил выражение искренней тревоги. Затянувшись, я выпустил дым.- Делаешь хорошо.

– Так в чем же дело?

– Во мне, наверно. В нем, быть может, тоже,- кивнул я на потолок, откуда доносились удары одинокой, но ожесточенной игры.

– Да забудь ты про него! Давай, сосредоточься.

– На чем?

– А как ты хочешь?

Я пожал плечами.

– А что воображение подсказывает?

Картины одна другой ужасней. Где щекой на цементе глядел я на решетку водостока, куда струя брансбойта смывала мою кровь. Где, истлевая, толкал я вагонетку, груженую урановой рудой. Невольно я усмехнулся, чем ее приободрил:

– Если я сверху, тебя не обидит?

Я лежал под нею, как убитый. Приспущенный галстук отброшен налево, полы пиджака разбросаны, рубашка расстегнута снизу и задрана. Не говоря об отутюженных брюках, которые вместе с белыми трусами громоздились и мялись где-то за ней. Привстав надо мной, она отгибала мой член себе под замшевую юбочку. Мистер Юниверсум не входил, что было мучительно. А над нами при этом – неторопливо, обдумывая комбинации, о которых оставалось только гадать – предок ее орудовал могучим кием.- Нет, так я порвусь. Идем-ка на кровать!

Я шел, как стреноженный конь. На всякий случай прихватив ботинки. Под черным портретом обнажилась простыня. Под удары невидимки, который вгонял шары, снял брюки и влез на кровать. Даже у них еще не топили. Положил руку на маленькое ее колено. В этой задранной позе возник и не исчезал образ лягушки, над которой когда-то в школе отказался я издеваться – несмотря на всеобщее осмеяние. Несоразмерность казалась вопиющей. Я боялся, что убью ее. Но партнерша победила – вонзив мне в спину ногти. Боли я не почувствовал, только ужас – казалось, все там у нее смещается. Она выгибалась, билась, полосуя мне спину. Выдернув, я залил ее ртутью. Она отшвырнула комбинацию, которую я подал. Стала втирать в себя ручонками, как волшебную мазь. И назавтра царевна-лягушка проснется здоровенной кобылой.

– О чем ты думал – в то время как?

– Ни о чем.

– Я представляла себя вьетконговкой в сайгонском борделе. А ты американец, асс. Которого завтра собьют над Ханоем.

Фантазия мне не понравилась. Тем более что и обратно билеты были у нас на самолет. Я слез с кровати. Застегнул ширинку. Натянул сыроватые носки.

– Не хочешь записать мой номер?

– Неохота мне сюда звонить. Прости.

– Через неделю на танцах?

– Угу.

Обувшись, завязывая галстук под перекаты и щелканья шаров, я поднял глаза на портрет с траурным крепом.- Кто это у тебя?

– Не узнаешь?

– Да, но… почему ?