Журнал Современник - Журнал Наш Современник 2001 #2

о готовности использовать военную силу, — и вовсе не во имя неких абстрактных “прав человека”, а для реализации целей господства — пожалуй, аналогии имеет только в милитаристской традиции Германии.

Так, Мэхен писал: “Военная сила — один из преобладающих политических элементов для оправдания политики… Конфликты на международной арене закаливают нации и способствуют их возмужанию” (Mahan A. The Interest of America in See Power. Boston, 1887, p. 174). И дистрофические “права человека” здесь решительно ни при чем: по мнению Мэхена, кроме национально-эгоистического интереса, нет ничего, что двигало бы развитием отношений между странами, и незачем маскировать это.

Мне возразят: это конец XIX — начало XX века, когда ницшеански окрашенный милитаризм входил в моду. Но вот что писал Киссинджер уже после Второй мировой войны, тогда, когда исчезновение СССР до конца столетия, хотя и желанное, трудно было вообразить: “Война должна быть используемым инструментом политики… Неспособность использовать силу может увековечить международные споры” (“Nuclear Weapons and Foreign Policy”, N.Y, 1957, p. 4).

“Ястребиная” позиция Мадлен Олбрайт (во время войны в Боснии с раздражением спросившей Колина Пауэлла: “Зачем нужна великолепная военная структура, если вы говорите, что ею нельзя воспользоваться?”), которую некоторые (например, А. Янов) стремятся представить неким исключением, как видим, напротив, лишь является последовательным развитием магистральной линии. И делать это тем легче, что необходимость маскировки исчезла вместе с могущественным соперником.

Летом 1996 года журнал “Foreign affairs” порекомендовал ежегодно тратить на вооружения 60 — 80 млрд долларов, чтобы “сохранить роль Америки как глобального гегемона”. Тогда же один из ведущих экспертов вашингтонского Центра стратегических и международных исследований заявил, что за годы “холодной войны” вооруженные силы США слишком уж размагнитились, обленились, так как не могли идти на широкое применение оружия. Теперь же, по его мнению, США “следует нацелиться” на боевое использование силы. Трудно более ярко обрисовать сдерживавшую роль СССР, которую миру, возможно, еще лишь предстоит оценить в полной мере!

Не менее откровенно высказалась годом ранее и Рэнд Корпорейшн в разработке вариантов стратегии США. В ней отмечалось: если раньше США приходилось исходить из того, что “военная мощь является мечом, который нужно держать в ножнах”, то ныне подход надо менять. США более не могут позволять себе “роскошь” неприменения силы (“Правда”, 24. 10. 96).

Наконец, свой голос присоединила и Франция. Влиятельная “Le Monde diplomatique” тогда же, в 1996 году, внесла окончательную ясность: путем продвижения НАТО на Восток “западные страны берутся защищать, при необходимости всеми военными средствами, нынешнее фактическое территориальное положение, являющееся результатом расчленения бывшего Советского Союза” (курсив мой. — К. М.

).

“Надо было выбирать — идти на открытый конфликт с ними и, по сути, со всей Европой, жертвуя всем тем, что было завоевано ради мира на Земле (курсив мой. — К. М

) в ходе ликвидации холодной войны, или примириться с участием Германии в НАТО, что, откровенно говоря, имело больше психологическое значение (вернее, даже идеологическое значение), нежели военно-политическое. Реальной угрозы от включения всей Германии в НАТО в условиях необратимости холодной войны я не видел, да ее и не было уже на деле”.

Грамматика сыграла здесь злую шутку с бывшим генсеком: ясно, что он имел в виду необратимость окончания “холодной войны”.

Но получилось то, что принято именовать симптоматической оговоркой, и она выдала то, что Горбачев пытался скрыть. А именно — необратимость поражения СССР в “холодной войне”, что стало следствием выбранного генсеком-президентом способа закончить ее. Способа, преднамеренно-разрушительный характер которого предстает вполне очевидным при ретроспективном обзоре событий 1989 года.

На южном рубеже

За спиной оставался фантастический мир, так поэтично описанный шотландцем Дж. Н. Дугласом в книге “За высокими Гималаями”, с его окрашенными в волшебные цвета горами.

Оставались товарищи — павшие и пленные; оставались союзники, не одного из которых ожидала лютая участь.

Оставалась, наконец, так и не разгаданная тайна этой десятилетней войны, так и не названной войной. Любая попытка разобраться в ней, не объявляя все подряд бессмыслицей и преступлением, пресекалась на корню — и не цензурой, нет, хуже: общественным мнением, возбужденной

пацифизированной толпой, которая, под вопли СМИ о “цинковых мальчиках”, уже уверовала, что надежнейший путь к миру лежит через полное собственное разоружение — физическое, а еще более того — духовное.

Кто помнит сегодня кадры телехроники с приездом тогда одного из лидеров моджахедов, а ныне потерявшего контроль над Афганистаном Раббани в Москву, где женщины передают ему на руки детишек? Мне тогда эти сцены крепко врезались в память, пародийно напомнив сцены братания с немцами на русско-германском фронте в

917 году. Все знают, сколько крови пролилось потом. И вот сегодня, вспоминая ту хронику, я думаю: а не сложил ли свою голову в бою с моджахедами кто-нибудь из тех ребятишек, которых наивные матери так легкомысленно демонстрировали как “знамя мира” — уже не в Афганистане сложил, а в Чечне?

То, что мы ушли из Афганистана, вовсе не значило, что Афганистан ушел от нас, — не так просто и легко устанавливается баланс сил в стратегически важных регионах. Когда началась вторая чеченская кампания, генерал Дустум, один из лидеров моджахедов эпохи советского военного присутствия, прямо заявил, что Россия не покончит с терроризмом в Чечне, пока не будет подавлен очаг в Афганистане. Но в Афганистане ли главный очаг? Точнее — насколько автономным является сам моджахедизм, это новое специфическое явление конца XX века, очевидно переходящее в век XXI, с которым именно России, еще в форме СССР, довелось встретиться первой?

Сегодня надо быть слишком уж закоренелым догматиком-правозащитником сахаровского толка, дабы продолжать веровать в подобную автономность. Литература изобилует, многие тайны ЦРУ рассекречены, в том числе известно, что как раз в Лэнгли, в штаб-квартире разведуправления США, именно 15 февраля 1989 года был устроен настоящий праздник; и здесь никто, разумеется, не считал, что с выводом советских войск заканчивается война. Ведь двумя днями раньше США, по-своему истолковав подписанные 14 апреля 1988 года женевские соглашения как “создание условий к выводу ОКСВ, а не как формулу урегулирования афганского конфликта” и взяв на вооружение концепцию “положительной симметрии”, обосновали свое право продолжать оказание военной помощи афганской оппозиции при расширении вмешательства со стороны Пакистана. Что и было зафиксировано в специальной директиве по национальной безопасности от 13 февраля 1989 года (“Война в Афганистане”, М., Воениздат, 1991).

Читать дальше