Аскольд Шейкин - Резидент

Вторая бумажка была о том же.

«Ускорьте дело механика Бурдовина. Ответ нужен до 24-х часов. От него зависит планирование текущих операций по обороне железнодорожных подходов…»

Так и есть. Доболтались об этих «новых технических средствах».

Варенцов отшвырнул бумаги и приказал привести Бурдовина.

И вот он перед ним: седой, съежившийся, в пиджачке, в латаных брючонках. Тоже мне — чудотворец!

— Садитесь, — Варенцов кивает на стул.

Конвоиры уходят.

— Последний раз беседуем, — Варенцов говорит холодно, презирая себя за ту роль, которую играет в этой истории. — Одно из двух: или секрет свой раскроете, или…

Бурдовин, закрыв глаза, крутит головой:

— Не знаю я. Ничего не знаю.

— Вы подумайте, — продолжает Варенцов. — Вы можете Дон спасти. Услуга такая, что стоит задуматься.

Он говорит это, а сам уже в который раз думает: «А может, и верно не знает? В Новочеркасске профессора есть! У них спросили бы! Может, я и в самом деле невозможного требую? Я ж тогда перед ним дурак дураком! — он искоса приглядывается к Бурдовину: обросшее худое лицо, плотно сжатые губы, запавшие глаза. — А что, если и действительно никакого секрета у него нет?»

Но теперь эти мысли — не утешение. Приказ категорический: во что бы то ни стало заставить Бурдовина. «От этого зависит планирование текущих операций».

— Собирайся. Домой поедешь, — встретив недоверчиво враждебный взгляд Бурдовина, Варенцов умолкает.

Сколько он работает в контрразведке? Шесть месяцев. А он уже люто ненавидит всех этих шахтеров, слесарей, токарей, машинистов. И теперь он ясно понимает, почему: с ними всегда неизвестно, что они на самом деле не знают, не умеют, не могут, а что просто не хотят, не считают нужным исполнить. Бурдовин такой же. Он всегда подозревал это, но теперь знает точно.

— Аппараты соберешь и — на позиции. Бронепоезда красных не остановишь, как тогда, в Сергинской балке, тут же и кончишься. И сам, и дети, и старики. Всех соберем! — Варенцов почти с наслаждением увидел, что Бурдовин откидывается назад руками и головой, заходится в немом крике.

«Вот-вот, — думает он. — Стоит лишь хорошо приказать, стоит лишь найти человека, который сумел бы хорошо приказать, и все наладится. Ты, Семен, — такой человек».

Это была ложь, но такая необходимая ему сейчас, что он поверил в нее.

«Потому-то тебе и дали приказ из Новочеркасска… Но ведь тебе и про Соловки дали!..»

— А… а далеко красные? — спрашивает Бурдовин.

— Ждешь? Им все хочешь оставить?

— Хоть верьте, ваше благородие, хоть нет — это ж вы чуда просите. А я простым сплавлением металлов занимался. Чуда просите, — повторяет Бурдовин. — Силы-то нет, вам только тот и хорош, кто брешет да треплется. Так и меня обрехали, проклятые!

«Списать, — думает Варенцов. — Немедленно. Поставить на этом точку. Хватит дурачить себя! Это же самое страшное, когда себе самому начинаешь не верить».

На следующий день он поехал в Новочеркасск к генералу Родионову. Узнав о расстреле Бурдовина, тот поднялся из-за стола:

— Ты погубил Дон, — сказал он. — Ты отдал нас большевикам!

Однако в голосе его Варенцов не почувствовал настоящего гнева и, пожалуй, потому только решился возразить.

— Я Дон погубил? — спросил он. — Разговорами все хотят чудо творить, — он не заметил, что повторяет слова Бурдовина. — Все сулят: помощь придет, помощь придет, а от кого? От германцев? От французов? От англичан? Грабить все только горазды.

Родионов вдруг хватил кулаком по столу.

— Правильно! Всегда они нас продавали!

Варенцов вышел в коридор, оперся плечом о стену: «Та-ак. Что ж происходит? Как это все понять?»

Адъютант Попова выглянул из двери:

— Семен Фотиевич! Срочный документ поступил. Зайдите немедленно ознакомиться…

Под утро он вернулся в город, с вокзала приехал на извозчике прямо домой, не снимая шинели и фуражки, вошел в столовую. Фотий Фомич завтракал. Варенцов швырнул на тарелку с закуской сложенный вчетверо лист.

— Читайте, папаша! — не сказал, а крикнул он и с размаху бросился на мягкий стул.

Фотий Фомич достал очки, взял лист.

«Телеграммы. По официальным сообщениям, полученным поздно вечером, 29 октября в 11 часов утра заключено перемирие на западно-германском фронте. Германия приняла все условия мира, предъявленные союзниками».

Фотий Фомич поджал губы:

— Ну что ж…

— Дальше читайте!

«За границей. Отреченье германского императора. По полученным в Новочеркасске официальным сведениям, император Вильгельм и кронпринц отреклись от престола. Союзники предъявили требование Совнаркому о немедленной полной капитуляции всех красных».

Фотий Фомич опустил руки с листом сообщения и задумался.

Варенцов вдруг ужаснулся:

— Что же вы молчите, папаша! Вырежут нас большевики, — он наклонился к отцу. — Между двух стенок окажемся: революция в Германии. Совет там организован, большевики власть берут.

Фотий Фомич отбросил лист с телеграммами:

— Когда случилось?

— Несколько дней уже. Специально телеграммы задерживали.

— С Леонтием Шороховым говорил?

Варенцов смотрел на отца, не понимая.

— Я же просил тебя намек ему сделать: «Если сватов не зашлешь, следствие будет, куда брат скрылся». Шуткой намекнуть.

— Так он же не казак, папаша! В хохлы родную дочь отдаете!

— А мы его к себе в дом возьмем. С нами будет жить. И в казаки припишем. Не сейчас, а то припиши — вы его в солдаты забреете, — он тяжело вздохнул. — Я б и тебя сейчас с радостью в иногородние переписал.

— Чего с ним говорить теперь! Протрата у него. За бесценок все продает.

— Давно начал?

— С неделю.

— На какие рубли продает?

— На николаевские!

— Так какая же это протрата? Да ему из Новочеркасска про эти ваши телеграммы кто-то раньше, чем вам всем, сообщил. Только и дела! — Фотий Фомич пододвинул сыну стакан. — Чего хмурый такой? Выпей, полегчает! — он ткнул пальцем в телеграммы. — Про союзников — правда? Или сами придумали? Сами, конечно. Донское агенство постаралось… Эти телеграммы куда?

— Для «Городского листка».

— Задержи.

— Как это задержи, папаша? Это не николаевские времена, когда полицмейстер телеграммы по своему произволу задерживал. Вы в Донском государстве живете!

Фотий Фомич взорвался:

— Донское… Государство… Нету государства Донского. Что я, слепой? Ни законов, ни денег. Как же! Монополию на пшеницу установили: десять рублей пуд! Сами увидите: кто ж это за ваши деньги по десять рублей пшеницу продаст? Что купишь на ваши деньги?.. То и дело в газетах пишете: «В Турции революция! В Португалии революция! В Германии беспорядки! Болгарский король отрекся!..» С таким, как Леонтий Шорохов, породниться — это потом дело спасти. Парень не трепаный, не пьяница, из себя хорош, Дуське нравится…