Галина Николаева - Битва в пути

Бахирев, коренной горожанин, никогда не интересовался удойностью; ему не приходило в голову, что траву для коров можно присаливать да еще «в акурат по росе». Однако он слушал Анну не без интереса.

Накормив гостей, Анна вместе с ними села в машину и поехала в правление. Если бы машина была послана ради самой Анны, Анна не гордилась бы так, как сейчас, когда везли ее ради дочери.

На руках она держала узел, завязанный в серый платок.

Правление помещалось в тесной, старой, почти пустой избе.

Люди сидели на скамьях и на полу на корточках вдоль грязных стен.

Когда Бахирев вошел, все повернулись к нему, а однозубый дед, приняв его за крупное начальство, засуетился, стал освобождать место.

— Сюда садитесь. Тесновато, правда. Надо бы скамьев приобрести. Стулья на клею нехозяйственно покупать, а скамьев надо бы.

— Я с завода… Я подожду— сказал Бахирев и сел на край скамьи.

Он сотни раз бывал на всяческих городских собраниях, но впервые видел собрание людей, которые кормили, его и для которых он делал тракторы.

Он с любопытством оглядывался. Молодежи среди колхозников не было, щетинистые старики да пожилые женщины. Председательствовал человек с коричневым моложавым лицом и незагорающей зеркальной лысиной. Лицо его, крепко слепленное и большеглазое, понравилось Бахиреву. От носа посередине верхней губы тянулся глубокий желобок, он как бы перекидывался на раздвоенный энергический подбородок и заканчивался ямкой. Белоснежная, отутюженная спортивная рубашка с короткими рукавами и открытым воротом оттеняла бронзовую кожу рук и шеи.

Анна указала на него и шепнула Бахиреву:

— Председатель наш, товарищ Борин, Николай Николаевич. Рядом, на скамье, секретарь райкома товарищ Курганов, а у окна тоже из райкома, товарищ Вострухов.

Маленький головастый секретарь райкома посмотрел на Бахирева сбоку круглым глазом, поздоровался кивком и продолжал слушать выступавшего. Человек, сидевший у окна, повернулся к Бахиреву всем телом, не сгибая очень прямой спины, окинул быстрым взглядом с ног до головы, любезно улыбнулся и поклонился.

Пожилая женщина заканчивала выступление:

— Не идет народ на косьбу. Лесную луговину кое-как все же застоговали. Два стога подняли.

После нее никто не хотел говорить, и слово взял сам председатель.

— Всю луговину застоговали, а сколько в тех двух стогах сена? В два раза меньше того, что полагалось… Я ничего худого не хочу сказать… Я и подумать не хочу ничего худого… Но мне становится странно и несколько удивленно… Что касается Медведева и некоторых других, то неаккуратно поступили товарищи. Очень неаккуратно! Стали самочинно косить для себя. Это по первой бригаде. В других бригадах, как нам известно по личной проверке и по сообщениям с мест, к сенокосу еще не приступили.

Бахирев заметил, что при словах «по сообщениям с мест» по лицу секретаря райкома скользнула улыбка, быстрая, но скорее одобрительная, чем насмешливая. Курганову нравилось стремление Борина здесь, в захудалом колхозе, ни в чем не опуститься и не изменить привычных навыков. Это стремление видел Курганов и в белоснежной рубашке, и в свежевыбритом лице, и в той подчеркнутой вежливости, с которой Борин говорил с колхозниками, всех называя на «вы» и ни на кого не повышая голоса, и в этих, на первый взгляд, смешных, но привычных для него оборотах речи.

«Внедряет свой стиль работы. Это хорошо. Поставил сам себя под ежедекадный контроль колхозных бригад. Тоже хорошо».

Курганов не спускал глаз с Борина и не смотрел на Бахирева. Заводские инженеры безрезультатно приезжали в район не в первый раз, и Курганов не ждал ничего интересного от нового посещения. Поведение Борина и колхозников горячо интересовало Курганова и было не совсем понятно ему. После того как Борина выбрали председателем и сколотили в колхозе партийную организацию из Борина, Мытникова, нового зоотехника и учителя, дело сдвинулось, и Курганов снова передал колхоз в ведение Вострухова. Борина в колхозе полюбили, работа налаживалась, но вчера вечером Вострухов сообщил по телефону, что колхозники саботируют Сенокос Встревоженный Курганов приехал в колхоз и попал на собрание. Ему бросились в глаза гнев Вострухова, уклончивое молчание колхозников и напряженная, большая, чем обычно, вежливость и осторожность Борина.

— Дай мне слово, — тихо сказал Вострухов, но Барин, будто не расслышав, обратился к колхозникам.

— Товарищи колхозники, так как же ваше мнение?

— Все молчали.

«Побывали бы они на заводских собраниях! — подумал Бахирев. — Или уж о сенокосе так и полагается разговаривать: зной, луга, тишина, мухи жужжат. Спокойствие. Вяло протекает собрание. И секретарь не реагирует».

— Бригадир первой бригады, желательно вас послушать, — сказал председатель.

Встал тот однозубый старик, что суетился возле Бахирева. Он помялся и начал с дипломатии:

— Перемены в колхозе крупные… Прямо сказать, хорошие перемены. Молоко стали надаивать по планам и хорошо выдавать по дополнительной. Аванс опять же выдали. Председатель ведет себя строго. Правильно ведет себя председатель по всем видам. Настроения поднялась благоприятная. — Дед посмотрел хитро и дернул бороденкой. — А какая будет настроения после сенокоса, нам не известно. Мы от колхоза ничем не довольствовались, кроме сена. Получали мы, конечно, покос на корню. А нынче идут люди косить туго… туго… туго… Покосу на корню не дают. Вот и весь дефект.

Когда дед кончил, Вострухов поднялся, не ожидая разрешения Борина.

— Довольно, товарищи, либеральничать! Товарищ Борин — молодой председатель, а я вас насквозь вижу. Думаете, останутся луга не кошены, доведем до крайности— и тогда пойдут на все ваши условия. А для чего вам получать сено не в конце сенокоса, не из стогов, а сейчас, на корню? Да для того, чтобы под видом своих делянок косить где ни попадя и самоснабжаться! Ради этого вы и саботируете.

«Ого, — подумал Бахирев, — крепко закручено!» Борин с шумом задвигал счетами, а Вострухов продолжал:

— Саботажа, воровства, жульничества мы не допустим. Откуда у Медведева сено и у других тоже? Какое это сено? Ворованное?

Маленькая черноглазая женщина поднялась с места и громко заговорила:

— Ворами людей обзывают! Доработалися мы до названия! Мы з Михаилом эти делянки третий год косим. Мой Михайло, поврежденный на производстве, ходит на работу, а ты честишь ворами да жуликами. Ты вот, мабуть, поболе тысячи получаешь за один месяц. А за що? За то, що по колхозам кататься да народ обзывать? Разве ты работник? Ты и есть самый настоящий жулик. Чи довго ще нам переносить твои поношения? Пошли отсюдова, товарищи колхозники!

Она решительно пошла к двери, а вслед за ней двинулись и другие. Поднялся шум.