Галина Николаева - Битва в пути

Рука его то лихорадочно теребила подбородок, словно призывала все существо Вальгана к бодрствованию, то вдруг мгновенно замирала в ожидании, как замирает собака на стойке. И сам Вальган напоминал собаку на стойке: все в нем замерло в ожидании, и в то же время все приготовилось к цепкому прыжку. Прыгнуть не позже, не раньше, а в ту самую, в единственно нужную секунду! Прыгнуть не вправо, не влево, а в ту самую, в единственно нужную точку!

«Кажется, все расселись? Пора начинать?» — подумал Бликин и тихо откашлялся, прочищая горло.

Один из секретарей дружески закивал кому-то в зале. К столу подошел Гринин. Мешковатый и неприметный, как всегда, он наклонился над бумагами.

— Значит, это верно? Что же ты, Саша, вчера не позвонил? Заехал бы, — услышал Бликин обрывки фраз и удивился: «Секретарь ЦК с ним по-свойски. Так вот откуда у него смелость! И ни разу не проговорился! Хитрец».

Однако это не встревожило. Некоторые из секретарей ЦК недавно были секретарями обкомов и, бывало, сидели рядом с Бликиным вот на этих же стульях. Тоже старые знакомые, тоже на «ты». «Нет, в обиду не дадут, — думал он, глядя на Гринина. — Пропесочат, как положено, но и поддержат крепко».

Наконец ему предоставили слово. Он пошел к столу. Дела целой области, равной по величине иному государству, нес он с собой сконцентрированными в точные и строгие фразы.

С приподнятостью и некоторой торжественностью приступил он к обычным вводным словам — с таким чувством немолодой генерал облекается в издавна любимый парадный мундир. Генерал чувствует себя и моложе, и подтянутее, и торжественнее в мундире, каждая нашивка и пряжка которого освящены традициями. Для Бликина многие обороты и приемы речи были также освящены традициями, и он наслаждался своим умением владеть этими приемами. Он знал: для того чтобы дать правильный тон, надо в самом, начале сказать о недостатках.

— В работе областной партийной организации за истекший период имелись серьезные недостатки и промахи… Бюро обкома и я, как первый секретарь, не сделали всего необходимого…

Привычные фразы текли плавно. Непроницаемое в своей уверенности лицо порозовело от скрытого волнения. Большая, чем обычно, окаменелость чувствовалась в затылке, слегка откинутом, как бы обремененном делами особого значения и сугубой ответственности. Самокритичное вступление было сделано, и с хорошо отработанной округлостью переходов он приступил к основной части отчета.

— Однако, если проанализировать глубинную тенденцию развития…

Он говорил о том, как город руин превратился в город заводов, как на реке, где пылали разбомбленные суда, поднимается гидростанция, как на землях, выжженных войной, вырастают колхозы-миллионеры. Удивляя памятью, он сыпал:

— Генеральная линия на индустриализацию характеризуется следующими цифрами… Размещение производственных мощностей определяется такими цифровыми данными…

Шеренги цифр ложились ряд за рядом, труднопробиваемые, как линия Маннергейма.

Он был носителем тех дел, о которых рассказывал, и, поднятый ими, чувствовал себя неуязвимым. Мелочная стихия тяжелого дня пленума обкома плескалась где-то внизу и в прошлом.

Сперва все слушали напряженно, словно ждали чего-то, о чем-то спрашивали и Бликина и самих себя. Но вот двое за столом переглянулись, перемолвились. Кто-то пожал плечом. Кто-то начал машинально чертить. Лишь зоркий взгляд Вальгана уловил, как постепенно начало нарастать несоответствие между приподнятостью Бликина и деловитым спокойствием тех, перед которыми он отчитывался. Казалось, чем торжественнее лицо Бликина, тем будничнее становятся те, кто сидит за столом. Один из секретарей повернул к председателю очень бледное, твердое лицо и сказал коротко и суховато:

— Цифровой материал всем присутствующим известен. Не стоит тратить времени.

Другой, сидевший у самого края стола, поднял узкую ладонь и произнес, защищая:

— Нет! Пускай говорит, что считает нужным. Не каждый день такой разговор! Не будем мешать.

Минутная размолвка вклинилась в плавную речь Бликина. От неожиданности он сбился. Произошла короткая заминка. Он зашелестел бумагами, как бы ища в них тот поток, который неосторожно прервали.

— В ближайшее пятилетие наши мощности должны резко возрасти за счет гидроэнергии. К строительству плотины мы приступили в этом году. — Подъем, утраченный на минуту, вернулся к нему, голос стал по-прежнему полнозвучен. — Мы должны взять те десять миллиардов кубометров воды, которые пока бесполезно сбрасываются в океан.

Председательствующий повернулся к Бликину всем своим крепким подвижным телом.

— Это все мы знаем! Скажите-ка лучше, что там у вас варят-жарят?

— Как что варят-жарят?

— Обыкновенно! Чем кормят рабочих на строительстве плотины?

— Мясом. Картошкой… — Внезапно приземленный, Бликин еще не мог опомниться.

— Мяса-то, пожалуй, пока маловато. Картошки побольше. А на чем ее жарят?

— На масле.

— А может, на маргарине? Или на воде? «Сбивают же мелочами», — досадуя и удивляясь, подумал Бликин.

Но он прошел крепкую школу, он знал себе цену, он был не из тех, кто теряется от нескольких реплик.

— Я хотел перейти к вопросам сельского хозяйства последовательно, но, если вы считаете нужным, могу и перестроиться. Могу начать с того, как обстоит в колхозах области с производством масла, мяса, картофеля.

В прежнем ровном и приподнятом тоне он рассказывал об успехах колхозов, о новых совхозах, об увеличении посевных площадей.

— Картофеля убрали в два раза больше, чем в прошлом году. Сдано государству…

— А сколько похоронили? — опять «приземлили» его, перебив на полуслове. — Сколько осталось в земле?

Бликин умолк. Многолетний опыт подсказал: его не случайно сбивают мелочами. Нет. Его ловят на мелочах!

Это, очевидно, не случайность, а линия, еще не ясная ему, но преднамеренная.

Затылок его утратил привычную окаменелость. Голова то поворачивалась к столу, то склонялась к бумагам. Еще стойко, но без прежнего подъема он продолжал:

— Трудности с уборкой были, как всегда, но они не помешали нам решить картофельную проблему. Решена также в области и зерновая проблема. Урожаи за последние три года…

Он снова воздвигал из цифр и укрепления и постаменты. Он постепенно поднимался по ним к той высоте, с которой его раз за разом приземляли. И снова председательствующий прервал его:

— Вы называете цифры. Непонятно, что это за урожаи — на корню или в амбаре? На корню? Э! На корню урожай еще не урожай! Вот был я у вас в позапрошлом, высокоурожайном году. Всюду под открытым небом бунты зерна. Еду — чую: что такое? Как подует ветер, так пахнет солодом. Подъезжаю. Осень, дождь, черная земля, а по краям бунтов майское кольцо — зелень! Проросла пшеничка, как в мае месяце. Берешь лопату, копнешь, — председательствующий встал и точным, умелым жестом показал, как берет лопату, копает, — глядишь, в кошму сплелось зерно корнями! Половина бунтов пропала! Вот он, ваш урожай на корню!