Евгений Пермяк - Последние заморозки

А теперь он появился на перепутье её дорог. Узнав Виктора, она хотела удалиться, но, споткнувшись о кромку ковра, задела плечом старую этажерку с книгами. Этажерка скрипнула. Виктор проснулся, вскочил как по тревоге и молниеносно надел китель.

— Руфа! Не сплю ли я! Как любезен отец! Он позвонил тебе. Как любезна ты… Спасибо тебе. Мне так хотелось увидеть тебя. Я так много думал о тебе.

Он кинулся к Руфине и, не раздумывая, перецеловал ей руки. Ошеломлённая Руфина не сразу пришла в себя:

— Виктор, как хорошо, что мы встретились… Как это хорошо. Бывает же так…

Руфина заплакала.

Слишком давно копились у неё слезы. Слишком много ей пришлось пережить, передумать. Виктор ни о чем не расспрашивал её. Аделаида Казимировна в первый же час приезда Виктора пересказала ему повесть Старозаводской улицы. А его отец, как бы резюмируя сказанное Аделаидой, коротко посоветовал сыну: «Не зевай и не тяни».

Поздним вечером Николай Олимпиевич, подойдя к дому, увидел двери гаража открытыми. Догадку Гладышева с превеликим удовольствием распространенно подтвердила Аделаида Казимировна:

— Нынче девицы недолго раздумывают. Она уехала с ним кататься. Ночью.

— И в добрый час, Аделаида Казимировна, — воскликнул Гладышев и повторил: — В добрый час.

Дальнейшее Николай Олимпиевич и не думал выяснять.

Руфина и Виктор ехали по большаку. Сосны как розовые свечи. Темно-зелёная тишина, посеребрённая светом луны. Молчит мир. Только о чем-то перебраниваются в лесу маленькие совки.

После молчания Виктор, отвечая на рассказанное Руфиной и слышанное до этого от Аделаиды Казимировны, сказал коротко:

— Это бывает, Руфина. У меня тоже кое-что было и прошло. Не надо вспоминать. Посмотри, Руфочка, какая чудесная вырубка.

Виктор притормозил машину и остановился на обочине.

— Как здесь хорошо! Мы да звезды!

— Хочешь, Руфа, посидим на пнях? — предложил Виктор.

— Хочу.

И они вышли.

Зябкая прохлада апрельской ночи. Далёкий дым проходящего поезда. Сладкие запахи смолы и земли.

Виктор выбрал пень и предложил Руфине другой. Но на нем, ещё борющемся за жизнь, проступила смола. Янтарная, сверкающая при свете луны.

— Ты что? — спросил Виктор. — Ищешь пень, который получше?

— Да нет. Ищу, который поближе.

— Тогда садись на мой, рядом.

— Тесно.

— Тогда на колени.

— Удержишь ли? Я ведь не из лёгких, — сказала она, ничуть не жеманясь.

Удивительно, как легко и просто ей с этим человеком! Она его не видела столько лет, а в их отношениях ничего не изменилось. Он вызывает какое-то огромное чувство доверия. В его глазах ни одной хитрой искорки. В его голосе только то звучание, которое соответствует сказанным им словам.

Руфина села на колени к Виктору. Ища наиболее удобного положения, она обняла его шею правой рукой.

— Теперь уселась?

— Да.

— Ну вот и хорошо. Будем смотреть на небо. А вдруг да пролетит над нами спутник… Сегодня день неожиданностей. Пусть будет такой же и ночь…

— Виктор, мне так стыдно, что я не ответила тебе тогда на твоё письмо. Тогда так много приходило таких писем. Если хочешь, я покажу их тебе.

— Обязательно, Руфа. Обязательно найдём и моё глупое письмо и перечитаем.

— Тебе хочется взять его обратно, Виктор?

Тут её голос немножечко упал, и она оказалась в объятиях Виктора.

— Нет, я ничего никогда не беру обратно и не отдаю своего. Никому. Я в этом смысле собственник.

— И я…

— Ну вот видишь, какая мы мелкобуржуазная стихия. Тебе не кажется, Руфина, что ты меня обняла первой?..

— Мне теперь ничего не кажется, Виктор. Но только странно, что все так неожиданно и быстро.

Ещё не было пяти утра, когда двухцветная «Волга» подкатила к дому Дулесовых.

— Мама, — сообщила, входя, Руфа, — я вышла замуж. Вот мой муж.

Как никогда, Анне Васильевне было трудно скрыть волнение. И она сказала:

— Я так и поняла, когда узнала от Аделаиды, что вы уехали.

Отец Руфины спросонья никак не мог натянуть на себя рубашку. Наконец, кое-как одевшись, он выбежал и крикнул:

— А я как, Анна, женился на тебе? Не при луне ли? Здравствуй, зять!

Старозаводская улица просыпалась рано, и спешащие кто на рынок, кто на пруд, чтобы захватить утренний клёв леща, проходя мимо дулесовского дома, удивлялись, глядя на машину: почему в такую рань к ним пожаловал Николай Олимпиевич?

Старик Векшегонов направлялся в лес. Он не обратил бы внимания на «Волгу» и прошёл мимо дулесовских окон, но его окликнула Анна Васильевна:

— Иван Ермолаевич! Дорогой… Зашёл бы. У нас обручение в доме.

И он зашёл к Дулесовым.

— Витька!

— Дедушка Иван!

— Когда успели?..

— Моряки — народ быстрый!

Объятия. Чарка водки.

Отцу Виктор сообщил по телефону кратко:

— Папа! Поздравь меня и извини, что я так долго задержал твою машину. Если есть время поздравить лично, то я в доме моей жены Руфины Андреевны… пока ещё Дулесовой.

Прибежала и Любовь Степановна Векшегонова:

— Вот и нашлись жильцы для домика с башенкой.

Не прошло и недели, как Дулесовы и Векшегоновы договорились о взаимных расчётах. Не ах какие деньги. Дружба дороже. На одной улице жить. К тому же родня. Гладышевы как-никак по женской линии Векшегоновы.

Серёжа наотрез отказался получать вознаграждение за труд, который он вложил в этот домик. Деньги выглядели обидной платой. Зато подарок, от души купленный счастливым Виктором Николаевичем, очень обрадовал Серёжу. Виктор приехал на новеньком мотоцикле и сказал:

— Сергей! Уж мы-то с тобой никаким боком недругами не можем быть.

— Конечно, — ответил Серёжа.

— А если «конечно», то вот тебе конь-огонь, и давай обнимемся на виду всей Старозаводской улицы.

И они обнялись.

Это видел из окна Алексей, не высидевший в Гагре и трех недель. Ему приятно было видеть брата, достойно развязывающего примирением путаный узел больших и малых обид.

Вскоре Серёжа снова пришёл в дом с башенкой. Отрезок трубы для сгона и муфта с контргайкой по-прежнему лежали у батареи, рядом с газовыми клещами. Сурик в консервной банке высох, но на дне ещё сохранился слой краски, пригодной в дело.

Не прошло и десяти минут, как Серёжа сказал Руфине:

— Теперь все, Руфина Андреевна. Присоединена последняя батарея.

Улыбаясь, Серёжа подмотал льна между муфтой и контргайкой, подмазал суриком, и затем, как говорят сантехники, он законтрил последний сгон.

— Спасибо, Серёжа. — Руфина протянула руку. — Не сердись и прости меня…

— А я и не сержусь. Я даже доволен за тебя. Ты из всего возможного нашла самое лучшее. Только ты не думай, Руфина, что так прост и податлив твой муж. Тебе ещё многое придётся пересмотреть, чтобы он любил тебя не только сердцем, как я, но и… — Серёжа не нашёл слова и постучал себя по лбу.