Кирилл Голованов - Матросы Наркомпроса

Борис Гаврилович был в отличном настроении. После того как организатор морской спецшколы капитан 2-го ранга Радько получил новое назначение, должность военрука оставалась вакантной, и капитан-лейтенант запаса Рионов исполнял эти обязанности с отменным удовольствием. Внушительный голос Билли Бонса как магнитом притягивал к себе учеников. Скоро на палубе вокруг него было не протолкнуться. Ветхий старичок «Володарский», казалось, тоже прислушивался к Рионову, слегка накренившись от внимания на правый борт.

— Разрешите, — протиснулся вперед Димка Майдан и четко доложил: — Прямо по курсу двухтрубный английский пароход! Следует из Ливерпуля в Глазго с грузом кофе!

Вряд ли у самого Майдана хватило воображения на такую красивую фразу. Все дело в том, что преподаватель военно-морского дела иногда повторялся. Аналогичная беседа о воспитании находчивости уже однажды состоялась зимой в одном из классов первой роты. У Димки же была на редкость хорошо налаженная служба информации.

— Гм! — сказал Билли Бонс, услышав цитату из им же рассказанной байки. На борту парохода в Ладожском озере он ожидал чего угодно, но не такого ответа. А ученик Майдан нахально ждал одобрения за свою находчивость.

— Совершенно верно, — ответил наконец Рионов.

Борис Гаврилович был смущен , и теперь находчивость требовалась от него самого, а в голову ничего такого не приходило.

— Пусть потом окажется, что это французский лайнер рейсом из Конакри в Бордо… — скороговоркой закруглялся Билли Бонс, а Дима Майдан насмешливо кивал. Рионов снова повторялся. Слово в слово.

— Или морская грунтоотвозная шаланда, — дополнил преподавателя ясный голос Антона Донченко.

Все обернулись к озеру. По правому борту проходило встречным курсом крутобокое судно с широкими и длинными надстройками. Несколько таких построенных в Германии пароходов простояло всю зиму на Неве у памятника Крузенштерну, и Антон не упустил возможности с ними познакомиться.

Билли Бонс с неудовольствием оглядел неуклюжую шаланду, а старший политрук Петровский, наоборот, считал, что судно подвернулось весьма кстати. Политический руководитель спецшколы подошел сзади. Он слышал весь разговор до единого слова и собирался было поправить ошибку преподавателя.

«Чему учит? — злился про себя старший политрук. — Это же не находчивость, а беспардонное вранье».

Но Димка Майдан и так загнал Рионова в угол вместе с его непедагогичными байками. Итог беседы вполне удовлетворил старшего политрука, и он решил покамест не вмешиваться.

— Ежели вы такой грамотный, молодой человек, — снова завибрировал над палубами бас Билли Бонса, — нуте-с ответьте-ка на такой вопрос…

Судя по тону, Рионов уступать поля боя не собирался.

— Ночью на Дворцовом мосту вы видите справа красный огонь, слева — зеленый. Объясните.

— Парусное судно идет прямо на нас, — немедленно отозвался Димка Майдан и пояснил: — ППСС, правило пятое. У случившегося неподалеку помощника капитана «Володарского», того самого речника, который грубо оттолкнул Майдана от счетчика лага, широко раскрылись глаза. Самолюбивый Лека Бархатов тоже подивился. Правила предупреждения столкновений судов в море — ППСС — на уроках военно-морского дела еще не изучали. Но, как видно, Димка зимой не терял времени даром. Яхтсмены Донченко и Тырва одобрительно кивнули Майдану.

— Я сказал на мосту, а не под мостом, — возразил Димке Билли Бонс.

Лучшие умы второго взвода разгадывали вместе с Майданом хитрый ребус Рионова. Но лавров им заработать не удалось.

— Трамвай, двадцать третий номер, — объявил наконец Билли Бонс и первый захохотал.

— Двадцать третий по Дворцовому не ходит, — съехидничал Донченко.

— Значит, шел в парк! — немедленно парировал Билли Бонс и тут же спросил, что означают три зеленых огня рядом: два рядом по горизонтали, третий над левым вверху.

Разгадка на этот раз не касалась отличительных огней ленинградских трамвайных маршрутов, по-прежнему не имела никакого отношения к ППСС, но оказалась столь неожиданной, что слушатели грохнули безудержным хохотом, а речной штурман едва не вывалился за борт.

Борис Гаврилович беседой остался доволен. Шустрым салажатам из второй роты не удалось его переговорить.

Неподалеку затренькала гитара.

— Пираты сидели на баке, — начал солист утробным басом, который очень походил на голос преподавателя Рионова.

— Тянули из бочек вино… — дружно подхватили озорные голоса.

Борис Гаврилович изумился, посмотрел на старшего политрука и наконец догадался, что ему пора спуститься к себе в каюту.

«Давно бы так», — проводил его взглядом Петровский. С преподавателем военно-морского дела он еще успеет поговорить, а пока требовалось немедленно прекратить эту возмутительную самодеятельность.

Но без Билли Бонса концерт расстроился сам по себе. Песня предназначалась только для него. Драть глотки попусту стало неинтересно. К тому же на пароход один за другим обрушились шквалы. Солнце, коснувшись мохнатой тучи, засветило с тревожным оранжевым оттенком. Края тучи расплавились, побагровели и треснули кровавыми жилками. Остервенелый ветер раскачивал озеро. Пароход уже не мог успокоиться. С каждым размахом он кланялся все ниже, с хрипом и хлюпаньем бил по гребням дощатыми плицами. Резкая короткая волна играла суденышком как хотела. Гребные колеса то суматошно вертелись вхолостую, то зарывались в хлябь. И от этого натруженное сердце парохода билось с надрывом и перебоями. Солнце в последний раз прожгло тучу венцом огненных стрел и отступилось. Надвигалась гроза. Она несла над Ладогой серую завесу ливня.

Старший политрук Петровский, Рионов и командир второй роты Ростислав Васильевич Оль с трудом загнали личный состав по «кубрикам» третьего класса.

— Если солнце село в тучу, ожидай большую бучу, — солидно приговаривал Билли Бонс, изредка оглядываясь на старшего политрука. — Очень кстати для оморячивания.

Можно было подумать, что Рионов специально договаривался о грозе с небесной канцелярией.

Иллюминаторы задраили круглыми металлическими ставнями — «броняшками». Вентиляции не было. Пахло кислятиной. Из машинного отделения разносилась душная вонь разогретого минерального масла. У Аркашки Гасилова разболелась голова и начали слипаться глаза. Зубарик тоже залег на верхней койке и скоро захрапел. Раймонд Тырва назначил дневальным Жорку Куржака и строго-настрого предупредил его, чтобы никого на прогулочную палубу не выпускал. А Гена Ковров вдруг побледнел. Сын контр-адмирала, не желая поддаваться морской болезни, крепился изо всех сил. Но туго набитый желудок его жил самостоятельно. И с каждым размахом судна приближался все ближе к горлу. — Сразу видно, что из морской фамилии, — не удержался Жорка Куржак.