Леонид Леонов - Барсуки

Но смеху некогда было подняться. Блестя глазами, выпученными немалым внутренним подъемом, вбежал Егорка в избу. Сзади его затеснились другие.

– Робятки... попка поймали! – возбужденно сообщил он.

– Где?.. На ком?.. – загудела летучая.

– Да как же! Мы Серегу на комаря привязали... идем, а он во-от кобылу нахлистывает! Он уж, было, и уехал, да поросенка забыл. За поросенком и вернулся...

– Ну-ну! – тешилась летучая.

– Вот-те и ну, баранки гну... Сюда привели! Там же мы и Серегину кобылу нашли, к мостку привязана.

– Половинкина-то поймали значит? – сощурился Семен и кивнул Жибанде, но тот и сам уже лез за пазуху, за бумагой, чтоб отметить и пойманного крестиком.

– ...сидим этто на завалиночке, – рассказывал, поблескивая чернотою глаз, Фетиньин муж, – разговор ведем, прикидываем, одним словом. Вдруг тут молния-т как полыхнет! Видим – тень. Откуду тень? Из-за угла тень!.. Ну, мы очень это поняли, сзади его и обошли, Серегу-те. Он, значит, подслушивать за угол-те встал!..

Толкаясь и громко переговариваясь, мужики вышли на крыльцо. Там уже стояла немалая толпа. В самой средине ее трое летучих держали пленных: один – Половинкинскую лошадь, двое других – под руки беглого попа. Без рясы, в домотканных портах, он больше походил на чудного длинноволосого мужика, чем на известного всем Ивана Магнитова.

– Здравствуй, батя, – сказал Семен ему, невнятно пошевеливавшему губами. – Покинуть нас вздумал? Очень нехорошо. Мы с тобой, батя, одной веревочкой связаны... Надо ж, батя, понятие иметь! Ну, что ж, иди теперь домой. Отпустите его, – сказал он державшим Магнитова под руки.

Освобожденный Магнитов громко задышал и поводил затекшими плечами, уходить же, видимо, не решался.

– Благослови, отче... – подошел со стороны Юда, пряча за длинными ресницами смех и складывая руки горсточкой.

Тот с излишне поспешной готовностью поднял-было руку. В ту же минуту Юда лукаво погрозил ему пальцем перед самым носом.

– Шалишь, батя, Юду благословлять! Рази ж поп в подштанниках бывает? Беги!! – гаркнул он ему вдруг и в самое ухо.

– Беги, беги... – взволнованно завопили летучие и расступились, давая дорогу.

Магнитов постоял еще минуту, потом сделал неуверенное движение, словно подбирал рясу, и скакнул в сторону с прыткостью, немыслимой ни для сана его, ни для возраста. Бегу его очевидно мешал страх перед неизвестностью. Он упал посреди улицы, сраженный одышкой и ужасом, и закрыл голову руками. Темная ночь висела над ним, и она грозила войти в задыхающееся кровью сердце. Его освещало зарево исполкома.

– Беги... – еще раз крикнул металлически-звонко Юда и тихой скороговоркой попросил у Семена: – дозволь, друг, ружье разрядить... Затвор, вишь, у меня ослаб и пули не держит... – Говоря так, он держал взгляд на Магнитове, все еще лежавшем в пыли.

Где-то в стороне слышна стала негромкая ругань. Семен оттолкнул Юду в плечо и пошел на спор. Спорили Афанасий Чигунов и Гарасим черный из-за Половинкинской лошади.

Гарасим сказал:

– Беленькая.

Афанасий ответил:

– И хвост обстрижен.

Гарасим:

– Это моя кобылка. Я давно ее облюбовал! – и прибавил такое, словно ногой топнул.

Чигунов:

– У тебя и без того три, а у меня одна, да и та головы не держит.

Подошедший Семен решил спор коротко. Как первый убивший, Семен занял главенствующее место в восстании:

– Лошадь в обиход пойдет.

Тут кто-то крикнул:

– Бабинцовы угощают...

Толпа побежала на выселки, небо все еще вспыхивало зарницами.

– Ребяты... – закричал им вдогонку Семен. – На взъездах, значит, рогатки поставить не забудьте. Михайло нарядит баб в караул. До рассвета караул держать!..

– У-у... баб в карау-ул... – было ответом.

Скоро у избы остались только Семен и Жибанда.

– Миша, спать пойдешь? – спросил Семен.

– Да уж выспаться-то не плохо б. Может завтра и драться уж придется...

– Перепьются, а ночью и накроют их, – выразил свои опасения Семен.

– За ночь не успеют. А поп-то, гляди, убежал!

– Пускай его.

Расходясь, они подали друг другу руки. Пожатье их было сильное и намекало не только на установившуюся дружбу, а и на то истинное значение, которое должна была иметь она в будущем.

– Продкомиссар этот... – тихо сказал Жибанда, глядя вниз... – когда лежал уж, я узнал его. Пыли много попристало, а узнал. У нас комиссаром в части был. Нас вместе и ранили, на Колчаке...

Жибандино воспоминанье как бы перетряхнуло Семенову память. Он вырвал руку из Мишкиной руки и спросил:

– Фамилья ему?..

– Быхалов. А что? Почему ты так? – удивился Мишка Семенову лицу.

– А-а! – с раскрытым ртом сказал Семен, набирая воздуху в грудь.

Теперь он вспомнил, и потому еще сильней душил его расслабляющий воздух этой ночи.

Когда Жибанда потерялся в ночи, Семен вошел в избу и, не раздеваясь, прилег на лавке. Окно над ним было раскрыто.

Стояло полное безветрие. Большое желтое пламя лучины стояло прямо. Гулко бились мухи, подчеркивая томительную тяжесть ночи. На полатях вперемежку с затейливым и длинным похрапываньем бредил Савелий о Людмиле Иванне. Мнилась, видно, и пьяному поповская дочка.

«Разницы нет, кто у них там... в городу, – вспомнил Семен слова Прохора Стафеева. – Мы-то все одно – мужики! Разве ж может мышь из своей кожи вылезть? Мышь растет и гора растет, но не сравняется мышь с горой. А если не сравняться мышу с горой, так какая нам тогда разница?» «Раз-ни-ца... два-ни-ца... три-ни-ца»... От усталости слова начали распадаться в Семеновом сознаньи, складывались по иному, теряли свой первоначальный облик и смысл.

Тут бабочка-ночница ворвалась в окно и заметалась вкруг огня серым неживым пятном. Пятно стало носиться все быстрей, словно для того, чтоб еще больше утомить и без того слипающиеся Семеновы глаза. Вдруг дверь в избу распахнулась, и долго потом помнил Семен, как бурно, по живому, закачалось пламя лучины. Четверо взошли и стояли посреди избы. Один, и, очевидно, самый главный, встал к Семену спиной. Лица его не было видно, но что-то мучительно знакомое, неугадываемое, мнилось Семену в сутуловатой его спине. «Возьмите его!» – тихо сказал этот, и остальные сразу догадались, что речь шла о Семене.

Семен и не сопротивлялся. Казалось, что все мышцы его стали из вязкого, покорного всякому чужому хотенью свинца. Его взяли и повели. Человек, скрывший лицо, шел впереди, а вслед за ним те трое, которые вели Семена куда-то за околицу, в ночь. «В поле ведут!» – решил Семен и тотчас же решил бежать. Он напряг все свое свинцовое тело и, распихнув людей по сторонам, кинулся бежать наугад. Непонятно подкашивались ноги. Непонятно быстро догоняли сзади и все еще не могли догнать. Семен почувствовал вдруг, что тот, главный, уже обернулся и показывает пальцем ему вослед. Обернуться – значило увидеть и удовлетворить мучительное незнание об этом, главном. Обернуться – значило умереть. Семен скакал немыслимыми скачками, яростно торопя непослушные ноги.