Семен Бабаевский - Кавалер Золотой Звезды

— Может быть, я в чем и не прав, — заговорил Сергей, — но мне о многом хочется вам сказать…

— Говори, говори, я охотно слушаю.

Я часто думаю о фронтовиках, которые вернулись в колхозы… Когда я ехал домой, в вагоне мне попалась книжка — названия ее я не помню. В ней рассказывалось о том, как фронтовики в промежутках между боями писали письмо в тыл своим друзьям и знакомым. Письмо получилось хорошее: написано от души, в нем много новых, интересных мыслей и деловых советов. Читая его, чувствуешь — тем, кто его писал, было и там, на войне, не безразлично, что делают и как живут люди далеко от фронта… Тогда наши войска только-только подходили к своим границам, война была в самом разгаре, и если бы мне в то время попалось это письмо, я охотно бы подписался под ним. Но теперь война победно завершена, и те, кто писал это письмо, уже дома. Значит, положение изменилось — не только давай дельные советы, но и сам не стой в стороне, а засучивай рукава!.. Я бы теперь так сказал: «Эй, фронтовики, а ну, кто там писал письма тыловикам, кто учил, как надо жить и работать! Подходите ближе, становитесь в первые ряды и покажите на живом примере, как это делается…» И когда я думаю, в чем же должны показать себя бывшие воины, то мне кажется, что именно им суждено стать вожаками, организаторами, если и не всем, то каждому десятому — а это немалая армия. Наступило время не только сеять и пахать землю, но и как можно шире внедрять технику в сельском хозяйстве, обучать колхозников умению управлять любой машиной, настойчиво прививать культуру в труде и в быту… Сама жизнь этого требует. В той же Усть-Невинской много молодежи. У каждого парня или девушки, как правило, семилетнее или десятилетнее образование. И если, скажем, мои родители, уже старики, живут по старинке и жизнью своей довольны, то молодежь жить по старинке не хочет… Она хочет убирать подсолнух не серпом и цепом, а комбайном, доить коров не руками, а механической дойкой. Молодежь часто бывает в городе и городскую культуру приносит в станицу. Поэтому и в станице она хочет иметь и свой театр, и библиотеку, и кино, и электрический свет. Не случайно, что, когда в пятилетний план было внесено строительство электростанции, об этом заговорила вся станица, а особенно молодежь. Они уже видят свою станицу не такой, какая она есть, а какой она будет… И я верю: если мы построим электростанцию, скажем, к весне будущего года, Усть-Невинскую уже в эту пятилетку нельзя будет узнать.

— Я тоже в это верю, — сказал Бойченко. — И я согласен со всем, о чем ты говоришь. Правильные, хорошие мысли… Но дело заключается не в одних только добрых желаниях…

— А я не только говорю…

— Правильно. Но тебе под силу и большее, нежели то, чем ты сейчас занимаешься. Ты вполне мог бы справиться с работой, скажем, председателя райисполкома. Говоря конкретно, мог бы заменить Федора Лукича Хохлакова.

— А Федор Лукич?

— Он давно просил подыскать ему смену. Старому казаку надо и отдохнуть и полечиться…

— С этой работой я не справлюсь, — твердо заявил Сергей. — Мне еще надо учиться. Ведь я же с первого курса ушел на фронт…

— Вот видишь, — с огорчением заговорил Бойченко, — смотреть на жизнь со стороны легко, а окунуться в нее с головой и тебе не хочется. После твоего ответа я не пойму, к кому же относятся слова: «Эй, фронтовики, засучивайте рукава!»

— И ко мне… И я, как вы видите, не сижу сложа руки, но учиться мне необходимо.

— Да, учиться каждому необходимо, — сказал Бойченко и умолк.

В просвете между двух гор лежала Усть-Невинская. Густо курились трубы, и на крыши, на сады, вместе с вечерними тенями, тонкой пеленой ложился сизый дымок.

Возле двора Тутариновых машина остановилась. Сергей поблагодарил Бойченко, просил зайти в дом.

— Тороплюсь, — сказал Бойченко, пожимая Сергею руку. — На обратном пути заеду. Ну, желаю успеха. А о том, что я тебе говорил, советую подумать.

— Хорошо, я подумаю.

Сергей постоял у калитки, подождал, пока машина выскочила на площадь и скрылась в сумерках, потом неторопливо вошел во двор.

Навстречу ему бежала Анфиса.

На глазах Анфисы блестели, слезы, и это поразило Сергея.

— Сестренка, что с тобой?

— И где ты так долго был?

— Да что случилось?

— Семен прислал сватов, а батя противится… — сквозь слезы говорила Анфиса.

— Семен? Вот оно что! Да ты не плачь, а расскажи толком.

Пробыв в поездке больше недели, Сергей даже и не предполагал, что в его отсутствие дома могут произойти такие важные события…

Случилось это в тот лунный вечер, когда Сергей гулял по бульварам Ставрополя. По станице, подымая пыль, прошло стадо, начинало смеркаться, хозяйки доили коров, а на пороге в доме Тутариновых неожиданно появилась бабка Параська, и не одна, а с дедом Евсеем. Ни Тимофей Ильич, ни тем более Ниловна не придали этому никакого значения: могло быть, что Параська и Евсей просто зашли проведать их. Хозяева любезно пригласили нежданных гостей в горницу и зажгли лампу, Евсей, высокий и сухой старик, с острыми и согнутыми, как у грузчика, плечами, молча снял шапку и перекрестился.

— Евсей Иванович, — приятным голосом заговорила Ниловна, — будьте ласка, садитесь, бога ради, на этот стульчик. А вам, Прасковья Ефимовна, вот эта табуреточка.

Евсей сел на стульчик, поставил между ног суковатую палку и сказал:

— Само собой.

После этого он сидел молча, только изредка поглядывая на жену. А Параська говорила и говорила, и не то что за двоих, а сразу за троих, — так и сыпала, так и сыпала словами, и ее речь текла такой удивительной скороговоркой, что записать ее не смогла бы даже самая опытная стенографистка.

Тимофей Ильич терпеливо слушал, задумчиво поглаживая усы, и никак не мог понять, к чему Параська заводит такой любезный разговор. Но как только словоохотливая старуха стала непомерно расхваливать своего квартиранта, рассказывая о его наградах, о скромности, о редком трудолюбии, Тимофей Ильич насторожился, догадавшись, по какому делу пришли к нему Евсей и Параська. Тимофей Ильич молча посмотрел на Ниловну тем проницательно строгим взглядом, который как бы говорил: «Ниловна, а погляди ты на нее… Сватать пришла».

— Прасковья Ефимовна, и вы, Евсей Иванович, — вежливо, как только мог, заговорил Тимофей Ильич. — И за каким бесом тратить лишние слова… По всему видно, что вы пришли сватать нашу дочку. Так чего же начали с обиняков да с подходов? Семен и такой и разэдакий, и так на него посмотри — хорош, и так взгляни — еще краше… А мы этого жениха и сами знаем, приехал он сюда с нашим сыном… Так что вы прямо и начинайте, что, мол, так и так, пришли к вам по такому-то делу…

— Само собой, — сказал Евсей.

— Ой, Тимофей Ильич, — обрадовалась Параська, — да ты настоящий угадчик! Но мы хотим по-старинному… Сперва без паляныци, а так, чтобы поговорить, вроде как бы разведка… Нельзя ж так сразу. Разговор должен быть деликатный, сперва разнюхать, расспросить.