Евгений Пермяк - Горбатый медведь. Книга 2

— До удивления странно поддержанной комиссией, действия которой я лично считаю подлежащими расследованию в партийном порядке, — заключил свою речь Артемий Кулемин.

Члены комиссии, чувствуя, что дело может повернуться очень серьезно, перепугались, пошли на попятную, принялись смягчать свои действия, называя их просчетами, недодуманной торопливостью… И может быть, комиссия отделалась бы выговором, если бы не события, разыгравшиеся за окнами на темной улице.

Жители Мильвы не знали, что больше не существует покосного вопроса, продолжали протестовать.

На улице появилось множество коров. Они, встревоженные ночным подъемом, а может быть, и нарочно не кормленные или не поенные, не переставая мычали. Когда мычат две-три коровы — это одно. Когда ревет несколько сот коров — то никакие, даже самые спокойные люди, не могут выдержать этого рева.

Темнота усиливала коровий рев. Приехавшие члены комиссии сидели, сгрудившись, в дальнем углу комнаты, боясь, что за ревом коров последует выполнение «кровавого обещания». И оно последовало. Кто-то в темноте стал резать коров. Стадо, почуяв запах крови и услышав предсмертный храп животных, затрубило на невыносимых нотах смертельного ужаса. Коровы, разбегаясь, мчались по улицам, неистово трубя, словно извещая об опасности спящую Мильву.

Когда улица опустела и стало светать, на ней можно было увидеть трех зарезанных коров и прочесть черную надпись на белом коленкоре: «Угощайтесь мясцом, товарищи!»

Кулемин подвел членов комиссии к лежащим на дороге коровам и сказал:

— Этого вам, господа, мы не простим…

Притаившиеся враги Советов торжествовали. «Коровий бунт» обнадеживал и таких, как Непрелов, и таких, как Турчанино-Турчаковский. Если какие-то покосы наделали столько шуму, то что произойдет, когда остановится Мильвенский завод, к чему прилагается теперь немало усилий теми же лицами, что так искусно организовали покосные распри, не оставляя следов своих преступных рук.

Эсеры, примыкающие левым крылом к большевикам и правым смыкающиеся чуть ли не с монархистами и во всяком случае с кулачеством, оставались все еще силой. Среди них было наибольшее число одаренных авантюристов и талантливых провокаторов, умеющих играть на темноте душ, на отсталости и той части населения, которая по своей классовой принадлежности обязана быть передовой. Разве не живое доказательство этому покосная история в Мильве?

Кому бы пришло в голову, что постановщиком ночной коровьей демонстрации был Антонин Всесвятский. Тот самый Антонин Всесвятский, урожденный Гуляев, который, будучи семинаристом, начал свой жизненный путь с вымогательства и обмана пожилых дам, потом продолжил свою деятельность в ведомстве жандармов и, наконец, женившись на миллионерше Соскиной, затеял похищение арестованного царя и потерпел крах.

Антонин Всесвятский, пройдя через все тяжкие преступления, наконец нашел себя, назвавшись эсером, которым, оказывается, он был всегда, с первого убийства любимой кошки своей матери за то, что та не мирилась с кражей им денег из отцовской шкатулки.

Нет, никто бы не подумал, что режиссером последних событий в Мильве был Антонин Всесвятский. Этот наш старый знакомый, появившись теперь в Мильве, врал каждому свое. Григорию Киршбауму, например, он рассказывал:

— Ты же знаешь лучше других, как мне, бежавшему с каторги, пришлось скрываться в Мильве. А потом эта злополучная женитьба на женщине, чуждой мне классово… Потом керенщина… Корниловщина… Интриги… Измены… И я устал. Мне так хочется отсидеться, отоспаться, оглядеться, понять и принять революцию рабочих и крестьян, а затем уйти с головой в дело, в работу, в созидание царства равных.

Герасиму Непрелову он говорил другое:

— Россия кончилась. Ее невозможно будет воскресить, если все это продлится хотя бы год. Останется пепелище, населенное зверями, отдаленно напоминающими своей внешностью людей.

Доктору Комарову Всесвятский врал:

— В Петрограде революция разбудила во мне стихотворца. И я печатался под различными псевдонимами.

Тут он, не стесняясь, называл имена поэтов, ставших известными в читательских кругах.

Едва ли нам следует пересказывать вранье появившегося в Мильве Всесвятского. Не правильнее ли хотя бы кратко узнать, чем занимался он до появления в Мильве. Эта цепь авантюрных похождений, характерная для Всесвятского, характерна и для времени и нравов, породивших его.

Если вы помните, мы расстались с Всесвятским в день его отъезда в Петроград, где он, одержимый идеей спасения царя, надеялся выкрасть его при помощи денег миллионерши Натальи Соскиной, ставшей его женой.

Всесвятскому предствлялось, что царя можно выкрасть простейшим из всех самых простых способов. На него будет накинут мешок из плотной и прочной ткани, затем, принимая во внимание, что царь невысок ростом и не тяжел весом, двое легко унесут его в автомобиль, приобретенный для этой цели. И, наконец, царь будет доставлен в подвал дачи, купленной Всесвятским под Выборгом.

И тогда царю будет сказано:

— Николай Александрович, не волнуйтесь и не отчаивайтесь! Я вас не гублю, а спасаю. Но я не могу делать это из патриотических или каких-то других высоких побуждений. Мне нужны большие деньги. Поэтому я продам вас той державе, которая дороже заплатит.

А пока нужно было терпеливо искать способы проникновения за ограду царскосельского дворца.

Отрастив усики и бородку, Всесвятский наведывался в Царское Село, вскоре потерял, а затем обрел новые надежды.

Керенский почел за благо отправить царя и царскую семью в далекий Тобольск.

Только лишь одна Лидия Чарская в своей повести «Сибирочка» могла так подробно описать тобольский вокзал, вокзальный колокол, кондуктора и поезд, на котором уезжали персонажи ее книги. Однако и полвека спустя железная дорога не появилась в Тобольске. Поэтому Всесвятскому пришлось воспользоваться поездом только до Тюмени, а оттуда направиться в Тобольск на лошадях, что было куда скорее, чем на пароходе по Туре и Тоболу.

Село Покровское, где высился двухэтажный бревенчатый, без особых претензий дом, в котором жила работящая, невысокого росточка вдова Григория Распутина, стоило того, чтобы побывать в нем. И он не раскаялся в этом заезде.

Артист по природе, не один год отдавший театру, Всесвятский быстро находил маску, отвечающую обстановке. Здесь, в большом селе Покровском, походившем более на сибирское, нежели уральское село, скоро нашлись мастера, умеющие доставать самогон и тем более умеющие его пить.

Всесвятский сказал, что ему, как историку, хочется знать правду о Григории Ефимовиче Распутине, о котором он пишет такую книгу, где не будет и половины лживого слова.