Евгений Пермяк - Горбатый медведь. Книга 2

— «Выездная сессия ревтрибунала считает правильным требование обвинителя Толлина приговорить подсудимого Чичина за злостную порчу зерна к высшей мере наказания — расстрелу».

Чичин, услыхав эти слова, повалился назад — за скамью подсудимых. Этого не заметил председательствующий, продолжая чтение:

— «Но, принимая во внимание тяжелое наследие царизма, темноту и невежество подсудимого, принимая также во внимание ходатайство сельского Совета и то, что старший сын Чичина — Алексей храбро сражался в рядах Красной Армии и отмечен в приказах командования, сессия нашла возможным приговорить заслуживающего расстрела подсудимого Чичина Луку Фомича к десяти годам принудительных работ в своей волости…»

Чичин, открывший до этого левый глаз, теперь открыл оба. Прослушав обвинение до конца, он вскочил. Сел на скамью подсудимых, расправил бороду. Потом встал и поклонился опустевшему столу, покрытому красным сукном.

— Благодарствую, — сказал он еле слышно.

Про себя же говорились другие слова:

«Хоть двадцать лет давайте… И месяца не пройдет, как мы вас всех перестреляем, перевешаем, живьем в землю загоним до последнего».

Свадьба Олега Марченко и Кати была тихой. После свадьбы Олег и Катя уехали в Славгород. Марченко не захотел жить в одном селе с тестем. Не бывать у него — значит обижать доброго старика. А ходить к нему в гости или того хуже—жить в его большом доме — значит поддерживать связь с чуждым элементом, хотя отец Георгий — поп лояльный.

После отъезда Олега Маврикий не остался на ссыпном пункте, где до нового урожая замирала работа. Осенью оживет ссыпной пункт. А что делать до осени? Наняться в работники? Это не так плохо. Будут хорошо кормить и его и Огонька, заплатят зерном. А зерно, что золото, — в цене не упадет. Работать не так уж трудно. Утром сел на косилку, а к вечеру хоть и не ахти какой, но косец. Ну, а уж грести конными граблями совсем простое дело. Можно и Огонька в грабли запрягать. За это особая плата. Сеном. Зимой-то нужно лошади что-то есть.

Но повернулось так, что Маврикий покинул Грудинино. В бывшем земском складе опять появились мильвенские техники. Они не знали в лицо Маврикия, но мог приехать и привезти очередной вагон запасных частей и сам Григорий Савельевич Киршбаум или какой-то другой знакомый. И Маврикий поступил на новую работу в мясопункт. Мясопункт — родной брат ссыппункта, только там зерно, а тут скот.

Человек на коне при стаде стоит трех человек. Маврикия на мясопункте приняли очень хорошо. Заведовал мясопунктом знаменитый во всей округе кривой гуртоправ Петр Сильвестрович Капустин. В старые годы скотопромышленники платили ему большие деньги за его умение дать безошибочную оценку скота. За купленный скот платили с головы, но покупали нередко гуртом. Одноглазому Капустину достаточно было и пяти — десяти минут, чтобы определить средний вес животного. Погрешность оказывалась так мала, что поражались и съевшие зубы скотопромышленники капустинской науке точных оценок.

Капустин очень был доволен своим новым служащим, пока еще без должности, но с совершенно ясными обязанностями. Он сказал:

— Мне, дружочек, за двумя хозяйствами трудно следить одним глазом. Так я хочу позаимствовать на время у тебя второй. Для Пресного выпаса. Ничего я тебе говорить не буду. Поезжай. Поживи. Погляди. Будь сам себе комиссар. Через недельку свидимся.

Маврикий простился с добрыми квартирными хозяевами и заботливым конюхом Сеньшей, или Сеней. Этот двенадцатилетний мальчик, привязавшись к коню, приручил к себе его так, что тот исполнял многие его приказания: «Нагни голову», «Стой», «Иди к себе». Видно было, что Сене нелегко расставаться с Огоньком. Ради коня он хотел поехать с Маврикием на Пресный выпас. Но разве это возможно…

Пресный выпас поразил Маврикия своей тишиной. Чтобы обскакать пространства, где формировались, а до этого выпасались гурты скота для перегона в большие города, нужно было добрых три часа. Степь здесь почти без кустика. Небольшие, но непересыхающие пресные озера издавна привлекали сюда кочевников-скотоводов. Были они и теперь. Но это редкие аулы из пяти — семи юрт. Здесь почти не бывают мужики из русских деревень. Разве только добытчик-перекупщик появлялся здесь с плиточным чаем, с жевательным табаком, чтобы выдурить на них богатство этих мест — баранов, овчины, шерсть.

Прискакав сюда, Маврикий нашел главного пастуха и, вручив ему в качестве верительной грамоты от Петра Сильвестровича Капустина большой кирпич чая, стал дорогим гостем в юрте, а уже на другой день оказался совсем своим человеком.

У кочевников необыкновенное чутье на приезжих. Маврикий был раскушен в первые же сутки. Через главного пастуха к нему прониклись симпатиями и остальные. Его стали почему-то называть «малладой комиссар». И ему не потребовалось больших усилий, чтобы узнать, где, как и что, узнать, в частности, как ведет себя начальник выпаса.

Начальник выпаса Александр Викторович Востряков жил в немецкой переселенческой деревне Адлеровке, самой близкой от выпаса, находящейся в двадцати верстах. Вострякова пастухи недолюбливали, называли бранными словами, которые они произносили по-русски почти без акцента, но боялись его. Боялись потому, что Востряков был другом Шарыпа Ногаева, у которого семь юрт, семь жен, семь стад и настоящий деревянный дом, где он принимал гостей, не привыкших к юрте. Шарып Ногаев был главной властью в степи, под ним ходило много родов. Потому что он был потомком какого-то древнего властителя, имя которого затерялось в веках.

Шарып и вел себя как властитель. С ним нельзя было спокойно спорить. И если он приказывал привести ему сотню упитанных баранов, живших до того, как попасть в разверстку, на хороших кормах — ему приводили их. Взамен отдавались тощие овцы, еле протянувшие голодную зиму, еле дождавшиеся прошлогодней травы на первых проталинах.

Востряков наезжал в степной дом Ногаева, где бывало не одно разливанное море, но и угощали танцами «гурий», каких уже не увидишь нигде. За это маленькому некоронованному хану сходило с рук все. Но и хан не позволял уличать начальника выпаса, когда тот открыто и нагло недодавал пастухам заработанного ими. Пастухам ежемесячно полагались ткани, чай, мука, нитки, спички, табак, что-нибудь из утвари или из недостающего в степи, где трудно достать даже иголку. Именно поэтому и согласились те, кто победнее, стать пастухами Пресного выпаса. Подписывая договор отпечатком пальца или крестом, неграмотные пастухи все же точно знали, чего и сколько им причитается за месяц. Но они издревле привыкли к недодачам и обсчетам. И они бы, наверно, молчали, если б Востряков брал примерно десятую долю. Пусть! Аллах ему судья. Но ведь жадный начальник не ограничивался и половиной присвоенного.