Константин Коничев - За Родину

– А помните, я вас допрашивал по делу бывшего предвика Балаганцева…

– Ну, как не помнить!..

– Желаете служить в Красной Армии?

– Желаю с охотой и радостью.

– Молодец! А в войска ОГПУ, на границу хотите?

Андрей смутился. Он никак не ожидал, что люди в комиссии будут его спрашивать о том, где он хочет служить.

– Дело ваше, товарищ начальник, куда пошлете, туда и пойду.

– Мы вас определим в Ленинград, а там на границу…

Андрею выдали на руки документ с отметкой комиссии и предупредили о времени отправки в часть…

С призыва Андрей возвратился на несколько дней домой. Голова у него нагладко выбрита. Настроение весёлое, жизнерадостное:

– Можешь поздравить, мама!..

– Ой, ты, соколик, взяли?

– Взяли.

По щеке у Степаниды слеза горошиной катится: то ли сына жалко, то ли от радости, что такого детину вырастила.

Брат под полатями войлок к хомуту пристегивал, бросил работу и к Андрею:

– Ну, как, пехота или артиллерия?

– Ни то, ни другое, – ответил новобранец.

– Так куда же, в какую часть?

– В войска ОГПУ, на границу.

– Ого, вот как!

– Да, служба будет что надо. Глядеть в оба…

– Граница – дело известное… Ну, когда совсем отправишься?

– Через недельку!

Неделю гулял Андрев с новобранцами, с гармошкой по деревням ходил, плясал, не жалея сапог.

Катя Власова в последний вечер на прощанье ему платок носовой, белый, батистовый, сунула в карман пиджака. А на платке вышивка (буква к букве без запятых и интервалов):

Обнаружив у себя в кармане подарок, Андрей сразу же догадался, что это дело рук Кати. И хотя был подарком доволен, но взять его с собой в армию не решился: чего доброго, ребята смеяться будут…

Уходил Андрей из дому рано утром. За плечами небольшой холщовый мешочек с бельём и питанием в путь-дорогу.

Уходил он, и чувства его раскалывались надвое: жалковато старушку-мать, веселую гулянку с товарищами и всё то, к чему привык, с чем подружился за свою молодость. И было приятно и радостно на душе за свою будущность, за предстоящую службу в Краской армии.

Мать и брат провожали его далеко за деревню. Не раз Андрей оглядывался на родное Куракино, на два серых посада домов, крытых тесом; на полосы, что спускались с гористого поля, на густой кустарник, – туда, куда не раз он ходил охотиться на рябчиков и куропаток. Около перелаза за канавой, в трех километрах от своей деревни, на земляничнике, засохшем и полинявшем, они все трое сели отдохнуть. Отсюда матери и брату возвращаться домой, Андрею итти в Тотьму. И пока они тут сидели да разговаривали, подошли еще три парня-попутчика из других деревень.

Ребята подсели к Коробицыным.

– В часть? – спросил Андрея один из призывников.

– Да, завтра из Тотьмы в отправку, – живо отозвался Андрей.

– Мы тоже туда.

Ребята закурили и, чтоб не мешать Степаниде разговаривать с сыном, начали между собой тихонько балагурить.

Александр, уже переговорив обо всем, лежал на бугре около канавы и следил за облаками. Они клочьями плыли в поднебесье.

– Пиши, Андрюшенька, письма-то, – медленно выговаривала мать, – пиши про всё да служи, родной, по-хорошему, верно и правильно служи.

– Ладно, мама, буду помнить твои слова. Живи счастливо, за меня краснеть тебе не придётся. Идите с братом домой, хватит, далеко меня проводили. Теперь я с попутчиками пойду…

Андрей поднялся и закинул мешок за спину. Матери он помог встать с бугорка; обнял её, поцеловал. Потом обнял брата, потом ещё раз обнял и поцеловал мать.

– Ну, до свиданья, родные!.. Идите…

Андрей и трое призывников тронулись дальше. Пройдя шагов двести, он обернулся. Мать стояла на бугорке, где они только что отдыхали, махала головным платком. Брат не спеша удалялся в сторону Куракина…

В Тотьме призывников скопилось несколько сотен. Отсюда их увозили на пароходе. Ехать было весело. Песни и пляски на нижней палубе не прекращались до ночи. Андрей познакомился со многими из ребят. Играл на чьей-то гармошке, под его игру пели и плясали.

На утро пароход медленно пробирался сквозь нависший над рекою туман. А когда выглянуло солнце, на горизонте показалась Вологда.

Андрей вышел на верхнюю палубу и долго любовался городом, множеством белеющих домов. Город казался невероятно большим, привлекательным, хотя до него ещё прямо было добрых километров пять, а по извилистой реке и того больше…

От Вологды к Ленинграду вместе с призывниками ехал Андрей в воинском вагоне. Их сопровождал командир взвода.

На вокзале в Ленинграде призывников временно поместили в агитпункт. Комвзвод куда-то позвонил по телефону и сказал, что они будут здесь ждать еще группу товарищей, запоздавших с сибирским поездом, и что желающие могут свободное время использовать по своему усмотрению.

Андрей, оставив в куче «кашавок» свой мешочек, подошел к комвзводу и, показывая тому клочок бумажки с адресом, спросил:

– Есть тут в Ленинграде знакомый, сосед наш куракинский. Живет на Васильевском острове, линия пятая, дом шестой. Успею ли попасть туда и вернуться?

– Конечно, успеете; в вашем распоряжении часа четыре, – командир посмотрел на Андрея, на его затасканный ватный пиджак, на штаны, нависшие на голенища непромазанных сапог, спросил: – А вы Ленинград знаете?

– Не приходилось бывать.

– Впрочем, Ленинград такой, что в нём ориентироваться не трудно. Садитесь около вокзала на трамвай – двадцать четыре, – проедете весь бывший Невский, затем мимо Исаакиевского собора, вправо, дальше по мосту и попадете на Васильевский остров…

Вышел Андрей на привокзальную площадь. Взад-вперед сновали трамваи, автомобили, извозчики. Народ шел густо. Казалось, что пешеходы лезли под трамваи. И хотя было утро и светло, в домах, высоких, каменных, горело электричество.

– Ну и город, – не чета Вологде.

Андрей даже раздумал ехать к соседу на Васильевский остров и решил просто посмотреть на город. Пользуясь тем, что трамваи столпились в конце улицы, он выбежал на середину площади.

«Пугало» – прочел Андрей на мраморной глыбе, а с глыбы, раздирая удилами челюсть неуклюжей лошади, озирал невидящими глазами площадь грузный, бородатый предпоследний царь.

Андрей обошел вокруг монумента прочел надпись, высеченную на мраморе, подумал:

– Видать, был здоровеннее нашего старшины, а лошадь под ним не из быстрых, на такой бы камни с поля возить…

На остановке он простоял минут десять, пропустив несколько трамваев. Народ спешил, толкался. А он все ждал трамвая номер двадцать четыре. Но как ни посмотрит с боку на стенку трамвая, номера все четырехзначные, то тысяча с лишним, то за две перевалило, а двадцать четвертого все нет и нет… Не вытерпел Андрей, стал приглядываться к публике, выбрал простоватую на вид старушку, у которой из саквояжа торчала морковь и хвост какой-то рыбы, подошел к ней и вежливо спросил: