Константин Коничев - За Родину

– А кто такой Ленин? – задали неожиданно вопрос солдату.

Солдат вытер платком шею, подумал немного, пояснил:

– Ленин, как вам сказать, Ленин – наш человек. Он-то со своей партией и указал нам правильный путь. На казаках да на юнкерах Сашка Керенский недолго надержится… Вот помяните меня…

Развенчанный «герой», забитый солдатом-большевиком, ни у кого из мужиков не вызвал сочувствия. Даже сапожник Шадрина поглядел на него теперь свысока и промолвил:

– Давно ли я тебе, Васильюшко, говорил, что свобода, – так оно и есть. Ну, чего ты против солдата скажешь? – Фасон Васькиных сапог Шадрине почему-то не нравился.

Люди неохотно расходились к своим домам.

Солдат прошагал к колодцу, зачерпнул бадьей холодной воды, напился, поглядел на закат и, ни с кем не простившись, направился в сторону деревни Рубцово.

Девки куракинские провожали его ласковыми взглядами; парни и мужики прониклись к нему уважением, расходясь одобрительно отзывались о нем, бойком неизвестном солдате-пулеметчике.

– Молодчина, как он его срезал! – А чей же он такой?

– Может, Зуев знает?

Зуев, окруженный молодежью, отозвался:

– Как не знать, вместе в поезде до Харовской ехали. И от Харовской до Сямжи с ним брели…

И Зуев рассказал, что этот солдат родом не то из Бирякова, не то из Манылова, ходит по деревням, с мужиками беседует. А по пути от станции Харовской он разоружил двух урядников, одного в Устьреке, другого на Сяме, отобрал у них револьверы и шашки, а фамилия ему не то Вызов, не то Сизов…

Андрюша с вечера долго не мог уснуть. Ворочался с боку на бок и смотрел сквозь щели сарая. Ночь была северная, белая, и сон долго не одолевал его. Под ним шуршало сено, покрытое рваной подстилкой. В голову лезли думы: «скоро мужики возьмутся за передел земли, хотя бы к этому времени брат Сашка с войны вернулся. Да земли бы нам столько, чтоб хлеба на целый год хватало… Не все же время в работниках жить, не всегда же нищими быть…»

Уснул Андрюша перед самым утром.

Пастух барабанил в доску, будил дома-хозяек, затем проиграл в берестяной рожок, сзывая коровье стадо в прогон за околицу.

Мать Андрюши ушла к соседу жать рожь, а он все спал и спал. Но вот Андрюша услыхал сквозь сон, что кто-то будит его: —Андрюшка! А он вроде бы и слышит, но нет сил проснуться и откликнуться на звонкий голос:

– Андрюшка, вставай! Тятька зовет! – кричал Колька.

В раскрытую дверь сарая влился яркий утренний свет. Андрюша пошевелился и понял, что его будят. Сел на сено, широко зевнул и обидчиво заговорил:

– Вот тебя, чертенка, не во время леший принес. Не дал ты мне доглядеть такой хороший сон…

И, не поднимаясь с постели, протирая руками заспанные глаза, Андрюша рассказал:

– Приснился вчерашний солдат. Привел он меня в лес, подал топор, сказал, чтобы я рубил лучший лес на избу… Лес ровный, сосновый, гладкий, бревна, как свечи. И пошел я рубить, а брат Сашка из солдат будто вернулся и на своих плечах бревна таскает. Только не успели мы избу из нового леса срубить, ты и разбудил…

Андрюша еще раз сладко зевнул и поднялся на ноги.

– Жалко, говоришь, сна? – спросил Колька.

– Как же, не дал нам новую избу построить.

– Ну и хорошо. Ладно, что сейчас поднял тебя с постели, из новой-то избы ты не захотел бы совсем выходить… Ну, пошли!

У Шадрины в душной избе их ждала починка старых полусапожек и прочая работенка.

Глухи края медвежьи. С большим опозданием доходили в Куракино городские новости. Местный учитель изредка получал газету «Русское Слово», а потом газета совсем перестала приходить, хотя подписка на нее еще не кончилась. Учитель писал в редакцию письма, но все было напрасно. Так и осталось Куракино без известий с фронта, без городских новостей.

Весной восемнадцатого крестьяне на деле убедились в том, что такое советская власть. В Куракине, в Рубцове, в Чижове и на Горе, едва успел сойти снег, мужики с саженными колышками ходили по полям, по лугам: проводили в жизнь декрет о земле.

Александр, старший брат Андрюши, еще находился на войне, но земли нарезали и на него. Вскоре Александр вернулся с фронта с пулей в ноге.

К тому времени Андрюша перенял от Шадрины сапожное ремесло, заработал себе двуствольное шомпольное ружьишко и звонкоголосую гармонь. От Шадрины Андрюша ушел, но работать у себя на дому недоставало сапожного инструмента и кожи.

– Зачем тебе инструмент и кожа, – насмехался Шадрина, – потешь себя тальянкою да сходи в лесок ворон постреляй, чай, ружьё у тебя с двумя дырками, одного пороху жрёт сколько!

Брат Александр досадовал, тряс рыжей головой и упрекал Андрюшу:

– Ты уж не маленький, тебе ведь пятнадцать годов отмахало, а по-настоящему думать не научился. Для чего тебе гармонь? Для того, чтобы девки полюбили?

Андрюша краснел, смотрел на грязные половицы и на стоптанные сапоги брата.

– Опять же ружьё, разве это ружьё? – Александр доставал с полатей покрытую чёрным лаком старинную фузею, местами перевязанную медной проволокой и обитую для прочности жестью, и с издёвкой в голосе говорил Андрюше:

– Это не ружье, это подкрашенная старая оглобля! Эх, ты, забавник непутёвый, забавник!..

Андрюша молча слушал ворчанье брата и, не соглашаясь с ним, думал:

– «А чего плохого в том, что у меня ружье и гармонь?.. Почему бы мне в сумерки или в праздники не попиликать на гармошке? На чужой тальянке играть не обучишься, без своего ружья охотником не станешь»…

Степанида не упрекала Андрюшу. Она была рада, что меньшой сын подрос – в работники вышел, старший сын с войны жив вернулся. Радовалась мать еще и тому, что работящая, недурная лицом, ее дочь Таиська привлекла к себе внимание женихов и, наконец, выбрав бойкого парня, вышла замуж.

Подумывала Степанида о женитьбе своего старшего сына Александра. А он, устав от войны, пока еще не мечтал об этом. Одни были у него думы: поправить двор, выкормить из жеребца рабочую лошадку для хозяйства и обзавестись второй коровой.

…В начале зимы братья получили в земельном отделе разрешение рубить лес для постройки нового дома. С вечера Андрюша и Александр точили брусками топоры, а утром чуть свет брали по краюхе хлеба и уходили в лес.

Тот, кто вырос в деревне, знает, что значит новая пятистенная изба… В ней могут жить две семьи, два женатых брата. Четыре окна на солнечную сторону да по одному окну боковому. Крыша тесовая, а позади избы двор для скота, сверху над двором клеть для домашнего скарба. О такой избе приятно было думать братьям Андрюше и Александру.

Рубка леса шла быстро; каждое дерево было облюбовано, прощупано и бережно сложено в штабель. Знали братья, что избу придется строить не скоро, надо к тому времени хлеба иметь побольше для плотников – на деньги в ту пору рассчитывать было нельзя: они были дешевы и падали с каждым днем все больше и больше. Вся надежда была на хлеб да на пушнину.