Вера Панова - Собрание сочинений (Том 3)

Что случилось с психикой предков Жени Логинова? Женина мама, научный работник, сказала кому-то:

— Я простить себе и мужу не могу, что из эгоистического желания не расставаться с единственным сыном удержали его в Ленинграде. Наиболее жизнедеятельная молодежь устремляется на окраины страны, а он, бедняжка, тоскует здесь на учительской должности, не чувствуя к ней призвания.

Женин папа, научный работник, жалуется на маму:

— Недомыслие чудовищное, стала парню поперек дороги, любовь называется! На окраине он бы настоящее применение себе нашел, а здесь таких Женек с университетским образованием полон Невский.

Эти сдвиги в сознании произошли весной.

Через два месяца в школах начнутся экзамены, а там каникулы, но предки даже конца учебного года дождаться не хотят, нервничают и настаивают, чтобы Женя исправил их ошибку немедленно.

— Я ночью просыпаюсь и не в состоянии уснуть, пока ты здесь, говорит мама.

Она не в состоянии уснуть потому, что этажом ниже сидит девушка и пишет Жене безумные письма, что она без него не будет жить.

Девушка с темным, опасным взглядом, без родителей, без братьев и сестер, удержать ее некому. Если она что-нибудь над собой сделает — а с нее станется, — это будет ужасно. Тем более что она школьница, а Женя учитель. И хотя он не ее учитель, другая школа, другой район, но это ЧП, Чрезвычайное Происшествие, вмешательство двух школ и двух районо, комиссии, разбирательство, огласка на весь Ленинград, и в Москве узнают знакомые и родственники, возможно — о трижды ужас! — фельетон в газете, в фельетоне она будет не названа или названа инициалами, а Женя полным именем, и люди будут стоять кучками и читать, и папа с мамой будут упомянуты, научные работники, и никто не примет во внимание его восприимчивую, поэтическую душу, щедро дарящую из своих прекрасных запасов нежности, никто не вспомнит, что молодость имеет право на увлечение, никто не подумает о нем, живом, если она будет лежать мертвая!

— Пусть этот удар упадет на нас, — говорит мама, — но по крайней мере пусть Жени при этом не будет, для мальчика это слишком большая травма. Да она, я думаю, успокоится, если он исчезнет с ее горизонта.

— Ты должна пойти к ней! — говорит папа. — Ты обязана пойти и объяснить, что у нее все впереди и что это в конце концов ненормально!

Но мама слишком горда и интеллигентна, чтоб идти объясняться со школьницей, влюбленной в ее сына. Влезать в его интимную жизнь… Сколько их было, этих школьниц, студенток, бегавших за ним… А главное — маме в глубине души страшно говорить с девушкой, которая вдруг после этого разговора будет лежать мертвая.

— Женя, уезжай, я тебя умоляю!

Пока он здесь, он не смеет не уступать безумным письмам — плетется на свидания, и бродит с нею, и говорит вялым голосом. Нельзя же целоваться, детка, когда на улице светло как днем. Я тебя люблю, но кроме любви в жизни человека есть то-то и то-то. Голова болит, каждый вечер болит голова. Как ты можешь учиться, когда не высыпаешься систематически.

А она отвечает, что нет, он разлюбил, она отдает себе отчет во всем и рада бы задушить свою любовь, но не может, не может. И так уж мы устроены, что, даже отдавая себе отчет во всем, она на него смотрит с надеждой и ждет — вдруг это не конец, вдруг свершится чудо. Когда он рядом, ей начинает казаться, что чудо возможно. Вот почему так отчаянно она его зовет на свидания: чтобы хоть на миг вернуть себе надежду.

И подумать, что это весна, на Невском продают пучочки синих и белых цветов, пахнущих талым снегом, — а она вспоминает холодные черные ночи, дожди и метели, как райский свой сад, полный блаженства.

Но довольно! Пора кончать. В одно прекрасное утро к дому подкатывает такси. Лучший час, чтоб исчезнуть с горизонта, — она в школе. Женя сходит по лестнице с чемоданом. Хлопают дверцы, машина запела, ушла.

Прощай, серый дом! Прощай, Ленинград! Надолго ли? Кто знает! Прощай, полночных стран краса и диво, любовь моя — Ленинград!

На вокзале Женю провожает молодая балерина. Он с ней познакомился минувшей зимой. Это ярко восходящая звезда, некоторые на нее оглядываются, и Женя говорит счастливо:

— Тебя узнают!

Они тоже то и дело оглядываются, Женя давно все рассказал балерине, пожимая плечом и жалея Майку, и ругая себя, и они боятся, как бы Майка не приехала на вокзал. Но Майка сидит на уроке.

Без всяких помех Женя целует ладошку балерины, отвернув перчатку, и она еще раз обещает известить его, где она будет отдыхать этим летом, и поезд благополучно трогается, увозя Женю в Москву, откуда он намерен ехать в Новосибирск, а затем куда-нибудь, может быть, еще — там видно будет.

Все хуже обращалась Таиса с Костиной матерью.

Поест, что мать наготовила, и говорит:

— Какой-то вы дрянью нас обкормили. Старый человек, а готовить не умеете.

Костя скажет, повысив голос, — ну, нечего замечания делать, готовь сама, когда так. Мать начнет оправдываться, что никакой не дрянью, продукты свежие и мясо парное, — Таиса оборвет:

— Ну хватит. Разворчались. Я в моем положении целый день работала, мне поспать надо.

И они затихнут. Он уткнется в книгу или в газету, а мать в кухню уйдет и там возится или так сидит.

Костя пробовал говорить с женой по-хорошему:

— Ну зачем ты так? Ну некрасиво же. С кем хочешь некрасиво, а тем более с матерью. Она же мать моя. Мне неприятно. Я тебя меньше буду любить и уважать.

Но Таиса начинала всхлипывать и отвечала:

— Ты мою нервную систему не щадишь. В консультации сказали, что мне нельзя волноваться.

Майка в тот же день узнала, что Женя уехал, но пережила это тихо, никто не видел даже слез ее. На другое утро, как всегда, пошла в школу и ходила довольно много дней, и в сумочке у нее лежали тетради, учебники и вечка.

А потом возле серого дома остановилась машина скорой помощи. Выскочили санитары в белых халатах поверх пальто и побежали наверх, и оттуда на носилках вынесли Майку и повезли в Куйбышевскую больницу.

Конечно, серый дом гудит об этом происшествии, а как же иначе? Жила у нас девочка на третьем этаже, мы ее крохой помним, и вот она перерезала себе вены — как не гудеть дому?

Нехорошие вещи говорят о Логиновых, почему-то не столько о самом Жене, сколько о папе и маме, о маме особенно. Не соверши Майка свой жуткий поступок, не заяви она так отчетливо и окончательно, что плевать ей на все и идите вы со своими суждениями, — досталось бы и Майке, будьте уверены, но перед этим поступком дом отступил, не хочет судить ту, что повисла над могилой на ниточке, за чью угасающую жизнь борются в Куйбышевской больнице.

Даже в семействе Прокопенко, где атмосфера накалена собственными неприятностями, в тот вечер говорят главным образом о Майке. Костя почему-то поражен, и почему-то не верится ему, что у Майки была любовь с Женей: