Вера Панова - Собрание сочинений (Том 3)

— Что она сказала? — спросил Костя.

— Черт те что, — сказала Таиса, вытаращив глаза. — Замуж, говорит, выходит.

— Ну да.

— Сказала: замуж.

Костя взял сигареты и закурил, чтоб освоить новость, и услышал хихиканье. Таиса хихикала, прикрыв рот пухлой рукой с наманикюренными ногтями.

— Перестань, — попросил Костя.

Она прыснула и закатилась смехом, первый раз он услышал, как она смеется:

— Га-га-га-га!

А он вдруг света не взвидел от ненависти. Схватил эту руку выше кисти и бешено сдавил:

— Замолчи, Будогощь!

Но сейчас же: что я делаю!.. Брезгливо оттолкнул ее, так что она села на кровать, и вышел из квартиры быстрым шагом.

Таврический сад засыпан коричневыми и желтыми листьями: осень пришла.

В ясный воскресный день молодые отцы катят по саду коляски с младенцами. Шины шуршат по листьям. Младенцы спят на воздухе, как загипнотизированные. Встречаясь, молодые отцы обмениваются взглядами не без юмора.

Одни отцы с непокрытыми головами, другие в кепках или беретах; все, кроме Кости Прокопенко, счастливые.

Как же произошло все-таки, думает Костя, катя коляску, что я, неплохой вроде парень, во всяком случае не подлец, здоровый, с хорошей профессией, любящий порядок и справедливость, позволил родную мать выставить из дома — да, выставить, да, позволил, хоть она это и называет другими словами, моя бедная.

Как происходит, что они хотят тебя сделать скотом и ты становишься скотом, совершенно того не желая и чувствуя к скотству отвращение?

Они — это Таиса и ее мама, которая благополучно у них поселилась и состоит при Таисе как бы премьер-министром при монархе.

Почему я никого не могу защитить от них? Почему моя защита бессильна? Что ни скажу я, что ни скажут другие, все отскакивает от этой брони наглости, хамства и вранья.

И тебя защитить не смогу, думает он, глядя на розовое зажмуренное личико под пологом коляски. Будут тебя уродовать по своей выкройке, как захотят.

А если мы с тобой объявление дадим? Он с удовольствием представляет себе страницу «Вечернего Ленинграда»: такой-то, проживающий там-то, возбуждает дело о разводе с такой-то, проживающей там же. Но представляя, знает, что это не выход — ребенка оставят Таисе, а у него окончательно отнимется возможность хоть как-то влиять на воспитание дочки.

Сбежим давай! Подрастешь — сядем с тобой рядышком в кабину и укатим в дальний рейс. Такой дальний, такой дальний, что никто нас и не найдет.

И он думает о длинных широких дорогах, разбегающихся по необъятной стране, о не виданных им местах, о науке геологии, к которой у него, увы, нет склонности и до которой если добираться, то надо потратить годы и годы — как, впрочем, и на любую другую науку, он это осознал с жестокой ясностью, начав заниматься в вечерней школе.

О многом думает Костя, катя коляску по Таврическому саду.

О том, кого надо любить, а кого не надо.

С кем надо детей заводить, а с кем не надо.

И как любить.

И как жить.

Что вообще хорошо, а что плохо.

И как плохое отличать от хорошего.

Очень досадно ему, что он раньше думал об этих вещах так мало и невнимательно.

Но кто это идет навстречу, кивая головой?

Его мать, приехавшая погулять с сыном и внучкой в Таврическом саду. С ней ее муж, и Тузишка бежит впереди.

— Ну как, ну что? — спрашивает мать. — Животик как? Ну слава богу.

Она берется за коляску, и с этого мгновения все перестает для нее существовать, кроме розового личика с круглой соской в губках. Костя и его отчим идут рядом, разговаривая о делах союзного и международного значения.

Потом настает время старикам ехать к себе на Московский проспект, а Косте катить коляску домой.

Неподалеку от своего дома он встречает девушку, открывающую моды. Она в итальянском плащике, волосы у нее подстриженные и гладкие и лоб открыт наверно, так модно в данный момент. Она взглядывает на коляску и говорит с кроткой укоризной:

— Здравствуйте, Костя.

Может быть, он увидит и Майку, разносящую газеты и письма. Майка учится в одиннадцатом классе, но продолжает работать на почте — по вечерам и в выходные — на курочку, на лимончик к чаю и прочее, чего там спросит бабушка.

Майка пробегает, не глядя на Костю, ей, конечно, тошно вспомнить ту историю с его женой, и что он ей? Она пробегает, а он перекатывает коляску через порог калитки, и темный туннель ворот смыкается над ним.

1965

Папа встал раньше всех, отодвинул занавески на окне и ушел на кухню. Лежа в своей кроватке, Митя услышал стук посуды, ему захотелось есть, он стал кричать:

— Полина! Полина! — чтобы мама встала. Но она поднялась только тогда, когда он закричал: «Мама!»

Наконец, ее коса сползла с подушки и легла на коврик около кровати, а затем на коврик стали ее ноги и наконец она вся встала и подошла к Мите.

— Ты кушать хочешь? — спросила она.

— Да, — ответил Митя. И добавил: — Ав, ав.

— Ему снилась собака, — сказала мама.

— Та-та, — сказал Митя.

— Ему снилась машина, — сказала мама.

Но прежде чем есть, надо одеться, а это очень долго и скучно. Сперва с тебя снимают пижаму, потом надевают рубашку с кружевцем, трусики, лифчик, чулки, ботинки. Мите ничего этого не надо, как и пижамы по ночам, он бы с удовольствием жил без всего этого. Но они никогда ничего не пропустят, все напялят и застегнут на все пуговицы.

Покончив с последней пуговицей, мама спросила:

— Холодной водой будем умываться.

— Не-не-не, — ответил Митя.

— Теплой? — спросила она.

— Да, — ответил он.

Она вынула его из кроватки и поставила на пол. Он взял ее за руку и пошел в ванную. Там из блестящего крана уже текла вода.

— Только не смей брызгаться, — сказала мама. Но Митя не послушался и немного побрызгался, ударяя руками по текущей из крана струйке. После этого мама вымыла ему лицо и руки и вытерла шершавым полотенцем. Митя хотел бы, чтобы она ему почистила зубы щеткой, как чистила себе. Но этого она никогда еще ему не делала.

Когда она расчесывала гребешком его намокшие волосы, в комнатах громко зазвонил телефон. Митя сказал:

— Донн!

И его отнесли в кухню, где папа пил кофе, и усадили за стол. А на столе стояли в ряд тарелки, блюдца и чашки с разной едой. Мама прочла в какой-то книжке, что ребенок сам должен выбирать себе еду, потому что он лучше знает, что требуется его организму. Она это прочла и много раз об этом говорила, и Митя слушал со вниманием, потому что речь шла о еде. В этот понедельник перед ним поставили очень много вкусного: на одном краю было молоко, а на другом ломтик лимона, который Митя очень любил, а посредине была и каша, и сосиска, очищенная от кожицы, и картошка с соленым огурцом, и кефир, и кусочек хлеба.